Новеллы
Шрифт:
Бонамико ответил на это: «Я пойду и исправлю, насколько возможно скорее, фигуры, и вернусь сказать вам, когда можно будет устроить то, что вы предполагаете».
После такого решения Бонамико переписал картину, можно сказать, наново и, когда она была готова, доложил епископу, в каком положении находится дело. Тогда епископ тотчас же позвал шесть копейщиков и приказал им укрыться с Бонамико в определенном месте, неподалеку от картины, с тем, чтобы тотчас же изрубить того, кто явится портить написанное. Так они и сделали. Бонамико с шестью копейщиками устроили засаду, чтобы подсмотреть, кто придет портить живопись. По истечении некоторого времени они услышали, что что-то катится по церкви, и сразу же поняли, кто приходил пачкать живопись: звуки производила обезьяна, к ноге которой был привязан шар. Она быстро подошла к подпоркам лесов, вскочила
При виде этого Бонамико разразился громким смехом и, обратившись к копейщикам, сказал: «Оружия здесь не понадобится; можете идти с богом! Дело сделано: обезьяна епископа пишет на свой лад, а епископ хочет, чтобы писали иначе. Ступайте, снимите с себя оружие».
Когда они, выйдя из засады, двинулись к помосту, на котором стояла обезьяна, то она выпрямилась и, повернув к ним морду, чем напугала их, пустилась бежать и исчезла. Бонамико со своей стражей отправился к епископу и сказал ему: «Отец мой, вам нет надобности посылать за художниками во Флоренцию, потому что ваша обезьяна желает, чтобы живопись была написана по ее способу, а кроме того, она умеет так хорошо писать, что дважды исправила мою работу. Поэтому, если за мои труды мне что-нибудь полагается, то я прошу уплатить мне следуемое, и я вернусь тогда в тот город, откуда прибыл сюда».
Услышав это, епископ, весьма раздосадованный судьбой картины, разразился, однако, громким смехом при рассказе о таком необыкновенном происшествии и сказал: «Бонамико, ты уже столько раз переписывал свои фигуры, что я хочу, чтобы ты переписал их еще раз. Что же касается обезьяны, то самое большее наказание, которому я могу ее подвергнуть, будет состоять в том, чтобы велеть посадить ее в клетку около того места, где ты будешь писать и где она будет видеть, как ты пишешь, но не сможет пачкать живопись; в клетке она останется до той поры, пока работа не будет закончена и не будет убран помост».
Бонамико согласился и на этот раз, и тотчас же было отдано распоряжение приступить к работе – наскоро сколотить клетку и посадить в нее обезьяну. Когда она видела, как работал Бонамико, ее гримасы и движения, которые она проделывала, были совершенно невообразимы. Но ей приходилось мириться со своим положением. Через несколько дней, когда живопись была закончена и помост снят, обезьяну выпустили из темницы; но она в продолжение нескольких дней приходила в часовню, чтобы посмотреть, нельзя ли ей заняться прежней пачкотней. Видя, что и помост, и леса убраны, она решила ждать нового случая. Епископ и Бонамико несколько дней увеселялись по поводу этой истории. Чтобы вознаградить Бонамико, епископ вызвал его к себе и попросил написать ему во дворце живого орла, сидящего на спине убитого им льва. [447] Бонамико ответил на это: «Синьор мой, я сделаю это; прошу только завесить место, где я буду работать, рогожами и пусть никто туда не заглядывает».
447
[447] Орел – эмблема гибеллинов, лев – гвельфов и Флоренции.
Епископ сказал ему: «Не рогожами прикажу я огородить это место – а досками, да так, что тебя не будет видно».
Так и было сделано. Бонамико взял горшочки, краски и все другие принадлежности, вошел в огороженное место, где он должен был работать, и принялся писать, но писать совершенно обратное тому, что заказал ему епископ: он изобразил огромного свирепого льва над растерзанным им орлом. Кончив работу, он закрыл закуток, в котором писал, и сказал епископу, что у него не хватает красок, и попросил на то время, пока он съездит во Флоренцию, замков, чтобы запереть закуток, в котором он писал.
Епископ, выслушав его, распорядился повесить на закуток замки и закрыть их на ключ, пока Бонамико не вернется из Флоренции. Бонамико же уехал и прибыл во Флоренцию. Епископ прождал его день-другой, но художник все не являлся в Ареццо, потому что, окончив работу, он покинул город с намерением больше не возвращаться. Прождав, таким образом, несколько дней и видя, что Бонамико не едет обратно, епископ приказал нескольким слугам отодрать доски и посмотреть,
– «Как так?»
Ему рассказали, в чем дело. Желая убедиться в справедливости этого, епископ сам пошел посмотреть картину и, увидя ее, так разгневался, что издал приказ об изгнании Бонамико и наложении ареста на его имущество. А художнику он послал сообщить о том, что ему угрожает, даже во Флоренции. Бонамико, однако, ответил тем, кто довел до его сведения об этих угрозах: «Скажите епископу: пусть он делает мне какое угодно зло; если же я ему нужен, то пусть пришлет мне позорный колпак». [448]
448
[448] Непереводимая игра слов: la mitera имеет двоякое значение – «митра» и «колпак».
Увидев из этих слов, каков нрав Бонамико, епископ, отдавший упомянутый приказ об его изгнании, сообразил, как умный синьор, что художник поступил правильно и разумно. Он отменил приказ, помирился с Бонамико, впоследствии посылал за ним и, пока был в живых, обращался с ним как со своим близким и верным слугой.
Так часто случается, что люди низкого положения побеждают с помощью разных ухищрений тех, кто стоит выше их, и приобретают их расположение тогда, как имели бы основание ожидать неприязни.
Новелла 162
В ту пору, когда римская церковь была могущественна и преуспевала и когда кардинал Эгидий [449] от ее имени правил Маркой, герцогством Сполетским и многими смежными провинциями, случилось, что в бытность названного кардинала в городе Анконе во время празднеств и увеселений, устроенных по поводу побед церкви, [450] некий шут, прозванный Пополо Анконским, явился к этому кардиналу, намереваясь и желая снять кое-что с него и надеть на себя, как это у всех них в обычае, ибо они не могут успокоиться до тех пор, пока в их руки не перейдут все платья синьоров и знатных людей. И только бог видит, какие причины и обстоятельства. заставляют уступать им в этом! Ведь если принять в расчет их природу, то я не понимаю, делают ли им подарки за их пороки и преступные свойства, или же те, кто дарят, слишком низки и считают себя обязанными быть великодушными, чтобы шуты не обесславили их. Во всяком случае, на опыте можно видеть, что некоторые из людей этого рода были умеренными, порядочными, способными на хорошие дела, но от синьоров или тиранов они получали мало или ровно ничего. С другой стороны, попадались среди них и люди дурного образа жизни и отвратительных поступков, которые при всем том заставляли синьоров смеяться и получали от них за это весьма богатые подарки, платье и другие вещи.
Бывают и такие, которые с помощью забавных и веселых выдумок добиваются того, что заставляют синьоров и иных лиц дарить им разные платья и почти насильно делать подарки. К таким-то людям принадлежал упомянутый Пополо Анконский, человек веселый и жадный, который, раз забрав себе в голову – получить платье от какого-нибудь синьора с помощью хитрости, насилия или любезности, не успокаивался, пока не добивался исполнения своего намерения.
Итак, этот Пополо, явившись, как я сказал выше, к кардиналу Эгидию и увидя на нем прекрасную кардинальскую мантию, стал рассказывать ему свои шутки и побасенки, а кончил тем, что, приблизившись к кардиналу и взяв его за край мантии, попросил подарить ее ему. Кардинал, видя назойливость шута, обернулся к нему и сказал: «Бери с меня, что хочешь, но только зубами, только зубами; пей и ешь у меня сколько можешь, но большего не жди!»