Новенькая для коменданта
Шрифт:
— Оставлю вас, — бросила ему, шагнув за порог моей аудитории. Наблюдать за тем, как он будет издеваться над моей работой я не собиралась, и так сегодняшний день был испорчен его приездом. Мне хотелось отпраздновать успешный зачёт студентов, но вместо этого я злилась. Гнев становилось всё тяжелее контролировать, и я решила от греха подальше покинуть замок.
В коридоре встретила обеспокоенную Джинджер и, не сказав ей ни слова, рванула к главным воротам. Все месяцы, что я сдерживалась, перечеркнуло одним днём. Сила пульсировала, срывалась искрами с кончиков пальцев. Я раздраженно пихнула
Оказавшись на пустынном пляже, я громко закричала, давая волю чувствам. Здесь уже ничего не напоминало радость прошедшего зачета. Тёмные тучи стремительно стягивались прямо ко мне.
— Это же не я. Не я…
Дышала. Рвано, жадно, пытаясь успокоиться. Зарница на горизонте и отдалённый гром лишь показывали тщетность попыток.
— Это не я! — крикнула непогоде.
Где же Гидеон? Он должен был почувствовать мою злость. Теперь и на него я обиделась, хоть и понимала, что у ректора полно забот и без моей истерики. Они с Генри спешно проверяют документы и инструктируют преподавателей.
— Меня оставили… оставили… Ты оставила меня!
Прогремело где-то совсем рядом со мной, а небо уже полностью затянуло тьмой. Я пыталась выровнять дыхание, пыталась сдержать гнев, но вместо этого ветвистая молния ударила мне прямо под ноги, создавая в песке причудливый фульгурит.
Последнее, о чем я подумала, теряя сознание, что это будет прекрасной темой для занятия со студентами! Будем плавить кварц разрядами электричества. Можно даже выставку устроить...
Не помню, сколько прошло времени с того момента, как я решилась открыть глаза. Помню лишь движение своих век. Темно. Моргнула. Ещё. Ещё. Все ещё темно и ужасно страшно, словно я умерла и очутилась в пустоте. Разум метался в странном пространстве, пытался зацепиться хоть за что-то, пока ко мне не вернулся слух, а вместе с ним боль.
Кричал ребёнок, и судя по плачу, совсем ещё маленький. Он или она надрывался, страдал, требовал что-то, и суетливая тряска совсем не успокаивала его. Младенца качали, пели, шептали что-то, просили прощения.
— Это не правильно, Терранс,— сквозь плач раздался несчастный женский голос.
Тот, к кому обращались, напряжённо молчал, пока ребёнок надрывался. Я не могла более слушать это. Скреблась, билась в своей клетке, рвалась, чтобы утешить дитя.
— Пожалуйста… Выпусти её.
— Мы должны перетерпеть этот момент. Быть сильными.
Этот голос я узнала легко. Мой отец. Но почему он запер меня в коробку? И кто так истошно плачет?
— Папа… — позвала я нечеловеческим голосом, который жутко множился и отражался от стен моей темницы.
— Слышишь? Их нельзя разделять, — не сдавалась женщина, её голос дрожал, и она уже сама вот-вот готова была расплакаться.
— Лексия, мне жаль, но то, что ты сделала непростительно. Тьма будет заперта, а ты…
Она не договорила, потому что в комнате раздались чьи-то торопливые шаги, а к крикам ребёнка добавился сдавленный плач женщины.
Мама!
Её уводили прочь, а я металась коробке, не зная как помочь и как облегчить страдания
Я тщетно умоляла, рвалась, скреблась, пока не выбилась из сил.
— Алоиза, что я скажу твоей сестре? Что я скажу тебе, когда ты подрастёшь?
Шли годы, для меня же ничего не менялось. Бесконечная коробка, тоска и бессилие. Где-то наверху билось сердце дорогой мне девочки, которая стала отдалённым смыслом моего существования. Неведение о её судьбе сводило с ума, а невозможность помочь и поддержать иссушала.
Я стала терять себя, превращаться в бесформенный сгусток энергии без чувств и эмоций, как вдруг моя темница пошла трещинами, а требовательный голос позвал к себе.
Если бы меня спросили, что такое счастье, я бы без запинки ответила:
Это мгновение.
Оно стало для меня самым сладким и самым горьким за всю мою жизнь. Я даже не успела полностью насытиться свободой и ласковым взглядом прекрасной незнакомки из такой далекой прошлой жизни. Она повзрослела, выглядела даже старше своих лет. Сколько ей? Двенадцать? Пятнадцать? Как долго я спала!
— Леди Нобераль, назад!
— Срочно закрыть портал!
— Не пускать это. Вызовите министра.
Снова темнота камеры и наскоро склеенные трещины моей тюрьмы. Царапаю их, прислушиваюсь к разговорам.
— Это нужно доставить в Солнечную пустошь.
Сжимаюсь от ужаса. Страшное место, где нет даже травинки, отбрасывающей тень, выжженная земля и губительный свет.
Скребусь сильнее, молю незнакомца, который бережно сжимает коробку и недоумевает вместе со мной. Он не привык задавать вопросов, выполняет что велено. Но сейчас его сердце не на месте и я цепляюсь за эту неуверенность.
— Мне стоит знать что-то об этом артефакте? — осторожно спрашивает этот не до конца уверенный человек.
— Не более, чем написано в письме министра Нобераля. Доставить в целости и сохранности, передать жрецам пустоши на хранение.
— Хранение? — в голосе мужчины теперь неприкрытая усмешка. — Насколько мне известно, эти жрецы хороши совсем в ином.
— Капитан Дайхард, мне стоит подыскать кого-то другого для этой миссии?
— Прошу прощения, генерал Турцитос, будет исполнено.
Как сильно мне хотелось спросить у этого капитана, чем же так хороши жрецы Солнечной пустоши? И я спрашивала, посылала тысячи безмолвных вопросов, которые не пробивались сквозь стены моей тюрьмы.
— Чем же ты так насолила всем вокруг, маленьая коробочка? — капитан частенько разговаривал со мной. Иногда шутил, и это хоть как-то скрашивало мой путь к месту страшной ссылки.
Он рассказывал мне о себе все, о родителях, о мелкой надоедливой кузине, влипающей в неприятности. Слушала его, смеялась и завидовала. Он влюблён, у него есть любимое дело, семья и цель в жизни. Я же лишена всего, мой мир это темная камера да истории Гидеона Дайхарда.