Новенький
Шрифт:
– Не так уж ты возбудился, если мог закрыть весь член карманным словарем.
– Может, хватит уже про сон этот, а? Лучше б не рассказывал. Я вот о чем. Я читал об этом все – думаю, стану когда-нибудь психологом. Мы всехотим трахнуть своих матерей. Это факт. Это доказано. Но мы боимся желания трахнуть своих матерей, уговариваем себя, что они не сексуальны, – только вот во сне все летит к чертовой матери, когда подсознание сообщает, чего мы на самом деле хотим, и мы раскладываем их, бесчувственных, на кухонном полу.
– Понятно. Так. Знаешь, теперь, когда ты об этом сказал, я вспоминаю, что у меня действительно был один чудной сон несколько
– Какой?
– Я в нем был маленький, в спальне, а мама заходит и начинает объяснять мне французские спряжения. Потом я говорю, что мне нужно пописать, и она относит меня в туалет и держит меня высоко, чтобы я доставал до унитаза, но я не могу нормально пописать. Выходят только маленькие белые сгустки. Я не знаю, что это такое, пугаюсь, но мама добрая, держит меня, все повторяет, что ничего страшного, и я опять пытаюсь. И все равно выходят только белые сгустки.
– Господи!
– Я тогда как-то не подумал, но сейчас...
– Ты тогда как-то не подумал! Ты что – идиот?
– Нет – ну, знаешь же, как бывает. Просто, ну, просыпаешься, несколько секунд думаешь, что ты извращенец, а потом абсолютно все забываешь.
– Черт!
– Ты как считаешь? Это же по-уродски, да?
– Знаешь, как я удивлен? – спросил я.
– Как удивлен?
– Вот настолько удивлен. – Я показал расстояние большим и указательным пальцами.
– На один сантиметр?
– Точнее, вот так. – Я показал снова.
– Два сантиметра.
– Угумс – удивлен на два сантиметра, а это, знаешь ли, не слишком.
– Думаешь, мне ее лучше послать?
– Да разумеется. Ты молод, – значит, ты в выигрыше. Не сидишь в квартире с перекрученной женоматерью, на всю жизнь выращивая психологическую травму совокупления с мамочкой. Господи, еще немного, и ты б оказался в мотеле Бэйтса<Место, где разворачиваются события в фильме ужасов Альфреда Хичкока (1899 – 1980) “Психоз” (I960).>.
– Может, ты и прав. Но я ее любил.
– Кого? Маргарет или мать?
– Маргарет, имбецил.
– Просто уточняю.
– Ты видел ее письмо?
– Конечно – она звякнула мне в Амстердам и попросила проверить пунктуацию.
– Правда?
– Конечно нет, болван. Это называется сарказм. САР...
– Ладно, ладно. Успокойся. Вот, смотри. Он протянул мне письмо:
Дорогой Барри,
Мне никогда в жизни не было так трудно написать письмо. Не думай, что я тебя не люблю. Никогда, ни за что не думай, что я не люблю тебя всем сердцем. Я люблю тебя так же, как своих собственных детей.[Ах-ах!] Но я должна тебя оставить – должна спасти нас от нас самих.[Блевать.] То, что между нами было,– уникально, неповторимо и навсегда останется в наших сердцах.[Ведерко номер два, пожалуйста.] Но так дальше продолжаться не может. Я больше не молода. Хотя меж нами была огненная вспышка, есть другие, более постоянные узы, связывающие меня с семьей, – узы, которые не так легко разорвать.
Любовь к тебе – лучшее, что со мной когда-либо случалось, но и все, что со мной случилось.[Алло? Вы на какой планете?] Есть другие вещи, более серьезные, которые я построила сама, своими руками и руками моей семьи. Эти вещи нельзя снести молниеносным ударом страсти, какой бы огромной она ни казалась.[Верно подмечено.]
Я, может, и ненавижу своего мужа, но я и люблю его, как люблю
Если бы я только могла быть женщиной страсти – но я не она. Я женщина долга. Я целую тебя за все, чему ты меня научил, я хотела бы оказаться более понятливым учеником на твоих уроках любви.
Я умоляла и просила в школе, объяснила, что это была целиком моя вина, и они согласились принять тебя обратно в старший шестой класс.
Что касается меня, то я буду искать работу в другом месте.
Ты всегда останешься со мной в моем сердце. Навечно твоя в любви и смерти
Маргарет.
Я вернул письмо Барри.
– Ты в жизни читал что-нибудь более грустное? – спросил он.
– Нет... ммм... Очень... ммм...
– Трогательно?
– Трогательно. Да.
Глава тридцатая
В тот день, когда я пришел к Барри, самое потрясающее было не то, что ему потребовалось меньше десяти минут, чтобы преодолеть свою любовь к Маргарет Мамфорд, и не новость о том, что его любовница была сентиментальной невеждой. По-настоящемуменя изумило открытие, что у Барри имеется сестра. Представляете, какая экзотика? Мне и в голову никогда не приходило – даже мысли не возникало, – я и не думал, что может существовать такой человек. Барри никогда о ней не упоминал, а я не смел предположить, что такая фантастическая, удивительная, достижимаяженщина может быть.
Я знаю, о чем вы думаете. Хотите знать, почему человек, предположительно находящийся посреди квазигомосексуального кризиса личности “хочу своего друга”, так заволновался при мысли о сестре.
Хорошо, давайте я тут кое-что проясню. Буквально. Это не история о том, как мужчина смиряется со своей сексуальной ориентацией, несмотря на все препятствия, чинимые гомофобской средой.
И если вы рассчитываете на тошнотворно политкорректный финал “весь в белом”, то можете забыть об этом сейчас же. Мне жаль отвлекать вас от радостей отвратительных предположений, но настало время для новостей – я не есть и никогда не буду благополучным гомосексуалистом.
Тогда зачем вся эта неразбериха? Какого черта эта история должна быть интересна? Кому какое дело до еще одного умника (средний класс, частная школа), которому не хватает воображения хотя бы чуть-чуть быть геем. Кому какое дело до тебя?
Ну, я... я... ну, то есть, я думал, что я гей. Некоторое время. Честное слово. Чтоб мне провалиться.
Я... э... еврей. Это немножко необычно.
И пальцы у меня на ногах – они гнутся и гораздо длиннее, чем у всех.
Ладно, признаюсь. Не хочу больше играть в жеманного подростка.