Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
– Верно, – кивнул упырь. – Теоретически признания Ухокусая могут послужить основанием лишь к открытию дела, но не закроют его. Без дополнительных улик мы бессильны.
– Честно сказать, я бы очень не хотел вообще никаких дел затевать, – сказал Сударый. – Вот что: у нас есть структура заклинания, достаточно подробно описанная, значит, мы в состоянии сами создать обратные чары. Не думаю, что это будет сложно.
– А может, вы просто разобьете бутыль? – подал голос Ухокусай.
– Ни в коем случае! – воскликнула Вереда. – Это очень опасно. Заклятия ловушек, как правило,
– Меня это не так страшит, добрая госпожа, – спокойно ответил ей предметный призрак, – как то, что теперь, зная свою истинную сущность, я вынужден ограничиваться ее имитацией.
– И все же – никакого риска! – твердо сказал Сударый. – Обещаю, твое ожидание не продлится долго. Вереда, ты не поможешь мне?
– Конечно, с удовольствием, Непеняй Зазеркальевич! Что нужно делать?
– Определи частоты колебания нитей жизни Ухокусая. Персефоний…
– …за арифмометр! – угадал упырь и сел у пульта счетного агрегата.
Работа закипела. Шуршала бумага, приглушенно чиркали карандаши, отрывисто сыпались цифры и фрагменты заклинаний, стрекотали шестерни арифмометра, а результаты исчислений выскакивали в окошке под треньканье звоночка.
Переплет припроснулся, нетвердым шагом для чего-то прошелся по лаборатории туда-сюда и даже приподнял Ухокусая и протер под ним стол. На этом его участие в общем труде оборвалось вместе с оглушительным зевком. Все-таки ночному существу даже при самых экстравагантных привычках тяжело дается дневное бодрствование.
Очертания предмета, все еще носившего имя Ухокусая, поплыли, как туман, и сложились в мягкую пуховую подушку.
– Прошу прощения, – промолвил иноземный призрак. – Пока я не стал по-настоящему тем, чем должен быть, я все еще сильно подвержен влияниям извне и не могу не ответить на вашу потребность, уважаемый мастер домашнего уюта.
– Эт ты да, – сонно отозвался Переплет, судя по тону – похвалил. – Можно? – уточнил он и, не дослушав заверений в самом глубоком желании являться не просто вещью, а вещью наиболее полезной и востребованной, влез на стол, свернулся на Ухокусае калачиком и снова заснул.
Погасли за окнами краски дня и зажглись уже рыжие фонари, когда Сударый бросил карандаш, встал и, прогнувшись, чтобы размять поясницу, объявил:
– Нет, так еще хуже получится. Слишком мощные чары, ими даже ифритов ловить можно. Очевидно, де Косье не был уверен в себе и колдовал, так сказать, с запасом. Вот как вышло, Ухокусай… – Он осекся, только сейчас заметив мирно посапывающего на предметном призраке домового. – Уж извини, что обманул твои ожидания, – прибавил он, невольно понизив голос.
Персефоний взглянул на часы, висевшие над столом с алхимическими приборами:
– В сущности, еще не поздно. Ателье де Косье уже закрыто, но мы можем наведаться и частным порядком.
– Не стоит ради меня жертвовать правилами хорошего тона, – негромко сказал Ухокусай. – Сейчас я чувствую себя нужным и полезным и, право же, вполне способен подождать до завтра. Я не могу допустить, чтобы из-за меня вы поступили невежливо.
– Что ж, пусть будет так. Но уж завтра мы от де Косье без обратных
– Непеняй Зазеркальевич, я ведь не маленькая, сама доберусь…
– Даже не спорь. Ты еще никогда не уходила от меня так поздно, а в городе, сама знаешь, неспокойно. Я, конечно, не верю, что спросончане способны устроить настоящие беспорядки, но вспомни, к примеру, недавние неприятности Персефония.
Однако девушка с упырем не успели выйти из дому, а Сударый только-только приготовил инструментарий для замера параметров снимка, как произошло нечто неожиданное и страшное.
Переплет вдруг приподнялся и отчетливо произнес:
– Тревога! – однако тут же уронил голову вновь.
Непеняй Зазеркальевич успел сообразить, что домового сразило какое-то коварное заклинание; лишнюю минуту – и он бы смог его снять. Однако по дому уже разнесся звон битого стекла, послышались крики и какие-то непонятные громкие стуки. Все это почему-то не сразу связалось для Сударого в нечто целое, и только испуганный возглас Вереды заставил его сорваться с места и броситься в приемную.
А там кипела сущая баталия. Множество разумных, вида в основном непрезентабельного, толклись в приемной, превращенной в подобие свалки, ибо, казалось, ни одного целого предмета в ней уже нет. Разве что стол стоит как стоял, только почему-то сдвинулся, все же прочее валялось в беспорядке на полу, разбросанное, разбитое, растоптанное.
Персефоний сражался как лев, чередуя ухватки классической борьбы с незамысловатыми, но сокрушительными ударами. Вереда стояла, вжавшись в угол, с ужасом озирая побоище, и, кажется, боялась привлечь к себе внимание повторным вскриком.
Втайне Сударый полагал себя бывалым человеком. Как же – не раз в глаза смерти смотрел, как выражаются в книгах. Однако выяснилось, что за оба раза он в глазах Неминучей так ничего по уму и не разглядел… Растерялся Непеняй Зазеркальевич.
И то сказать: в нападении Рукомоевых и в дуэли было много нелепого, но был и смысл, смертельная опасность имела хоть какое-то объяснение. А тут творилось нечто алогичное и ирреальное…
Здравая мысль, посетившая Сударого (он подумал о том, что надо обязательно вывести из ада приемной Вереду), в разумное действие так и не вылилась. Вместо того чтобы шагнуть к девушке, взять за руку и, прикрывая собой, довести до двери во внутренние помещения, Сударый подхватил первую попавшуюся вещь, которой оказался опрокинутый стул, и обрушил на ближайшего разумного. Стул разлетелся, разумный упал, а на Сударого обратили внимание.
В следующие несколько секунд он был чрезвычайно занят и если успел о чем-нибудь подумать, то лишь о том, что классическая борьба – не такая уж и хорошая вещь. Во всяком случае, она на что-то годится лишь в том случае, если тебе не мешают и не молотят чем ни попадя по спине и по голове. Потом вокруг стало посвободнее, Непеняй Зазеркальевич довел до ума бросок через бедро и разглядел раскрасневшуюся Вереду, которая воинственно размахивала тростью с расколотым набалдашником.