Новейшая оптография и призрак Ухокусай
Шрифт:
Снова дал он певцу черепок, колдовством сделав его похожим на монету, и отвел в храм.
– Тебя ждет большая награда, если понравишься моему господину в последнюю ночь, – напомнил он на прощание. – И он, и молодая госпожа снизойдут до тебя…
Дрожь пробрала Хочуто, когда он понял, что молодая госпожа Князя Мертвых – сама Наиваки, теперь уже не та юная наивная девушка, которую он обманул когда-то, много лет назад, а мстительное умертвие! И внимание их, конечно, означает лютую смерть.
Рассказал он настоятелю,
– Как я и думал, Князь не собирается отпускать тебя, – сказал тот. – Но не бойся. Из соседнего храма прислали мне чудодейственную сутру, которая отгонит злых духов. Нынче ночью они до тебя не доберутся и, быть может, оставят в покое.
Вечером он велел Хочуто раздеться донага, взял кисточку с тушью и везде на теле певца изобразил священные знаки той сутры, а потом оставил его одного, строго наказав:
– Последняя ночь решит твою судьбу. Помни: что бы ни случилось, не разговаривай с посланником Князя Мертвых, не отвечай ему и не двигайся.
Вот стемнело, и, как всегда, прошуршала еле слышимая поступь посланника. Взошел он на веранду и сказал:
– Вставай, Хочуто, мой господин ждет тебя!
Певец замер, затаив дыхание.
– Иди со мной, Хочуто, молодая госпожа ждет твоей песни! – приказал провожатый.
От страха Хочуто вспотел: представилось ему, что вот сейчас опять не выдержит он властного зова и встанет. Но священные знаки лишили голос посланника прежней силы, и певец не шевельнулся.
И в третий раз крикнул провожатый:
– Гости заждались, Хочуто, что же ты медлишь?
Но не ответил певец, ни звука не проронил.
Тогда шагнул к нему посланник Князя Мертвых и хотел было взять его за плечо, но отдернул руку.
– А! – воскликнул он. – Теперь я вижу, отчего ты не слушаешься! Священные знаки покрывают твое тело, не дают мне коснуться тебя! Горе мне, горе, как же я выполню приказ моего господина, как посмотрю в глаза молодой госпоже, если не приведу тебя? Сотри с себя эти письмена, Хочуто!
Слепой певец чувствовал на себе пристальный взгляд, и ужас пробирал его, но он крепился.
– А! – обрадовался вдруг посланник. – Я вижу твои уши – на них нет знаков, губительных для меня. Теперь-то ты мой!
И его холодные пальцы крепко схватили за уши Хочуто и стали тянуть. Слезы брызнули из слепых глаз певца от нестерпимой боли, но он помнил, что нельзя подавать голос, и только стиснул зубы.
А жуткий посланник Князя Мертвых все тянул, тянул – да так сильно, что оторвал оба уха начисто! Хлынула кровь, но и тут Хочуто сумел не проронить ни звука, хоть рвущийся наружу крик уже душил его.
– Что ж, отнесу я хотя бы уши твои Князю Мертвых и молодой госпоже его – в знак того, что я не пренебрег приказом и приходил за тобой, – сказал посланник и удалился.
Только тогда закричал Хочуто, заплакал от боли и разбудил настоятеля и служек,
Горько пожалел настоятель, что забыл нарисовать священные знаки на ушах певца. Этим он едва не погубил Хочуто. Однако все обошлось. Раны Хочуто зажили, и мертвые больше не тревожили его.
Об этом удивительном случае ходило много разговоров, и вскоре все в Мангайдо знали уже, что певец с оторванными ушами – тот самый Хочуто, из-за которого случилось несчастье с юной Наиваки много лет назад. Люди сочли, что певец достаточно искупил свою вину пережитыми страданиями, и приходили в храм молиться об упокоении душ усопших. Молитвы не пропали даром: мертвые поняли, что Хочуто раскаялся, и отказались от мести.
Но не знали люди, что в ту последнюю ночь Князь Мертвых, обещавший духу Наиваки отмщение, страшно рассердился на своего посланника за то, что не сумел тот привести слепого певца.
– На что мне его уши? – кричал он. – Разве они утешат скорбную тень Наиваки, любимую мною? Разве утешат они тени ее родных? Ты должен был привести нам самого Хочуто на расправу! Я дал тебе столько сил, научил тебя скрываться, отводить глаза и принимать любое обличье, согласное с желаниями того, кто тебя видит, а ты не справился с таким простым заданием! Теперь я проклинаю тебя страшным проклятием: не иметь тебе никакого облика на этом свете, и если считаешь ты уши такой великой ценностью – охоться же за ними хоть до скончания времен! И будет мое слово крепко, пока не раздобудешь ты, пока не перекусаешь или не перецарапаешь тысячу тысяч ушей. Вот как я накажу тебя за нерадение и с этим наказанием изгоняю с нашего кладбища.
– Быть может, Князь и пожалел потом о своих словах, но было поздно, я уже скитался по свету, а его власть оканчивалась за кладбищенской оградой. Да, это я был тем посланцем, который терзал Хочуто и водил его по ночам. Это я чуть раньше, бродя по округе, увидел слепого певца и сразу признал в нем ненавистного врага, о чем и рассказал Князю Мертвых и его новой подруге Наиваки. Это я получил за верную службу проклятие и обречен скитаться, охотясь за ушами разумных…
– Бедный Ухокусай, – дрогнувшим голосом произнесла Вереда.
– Бедные все, – промолвил Персефоний, и не совсем понятно было, не кроется ли в его словах шутка – хотя уж какие тут шутки, казалось бы? – Бедные все, включая нас.
– Что нам дает этот рассказ? – спросил Переплет, оглянувшись на Сударого, ожидая, что тот возьмется отвечать на вопрос, заданный словно бы риторически.
– Не будем спешить, – сказал Непеняй Зазеркальевич. – Итак, Ухокусай, до того как Князь Мертвых – я так понимаю, это титул старшего умертвия на кладбище или в округе? – до того как он наложил на тебя проклятие, тобой двигала только жажда мести?