Новиков
Шрифт:
Болотов охотно согласился поставлять Ридигеру еженедельно по номеру «Сельского жителя» в рукописи, а книгопродавец должен был журнал этот печатать и продавать.
В сельском своем уединении Болотов обложился иностранными журналами и книгами, одну за другой выбирал и переводил статьи, дополняя рассуждениями применительно к русским условиям и обычаям, и вскоре отправил Ридигеру материалов на несколько номеров. Хозяйственные советы не то, что политические новости, — они не стареют.
Первый номер «Сельского жителя» вышел из печати в апреле 1778 года. Выглядел он весьма скромно — тесный набор, никаких украшений, но составитель был доволен — он получил
Болотов очень гордился «Сельским жителем», усердно переводил для него и сочинял. Номера выходили регулярно, помаленьку приобретали известность среди помещиков, и некоторые читатели пожелали свести знакомство с редактором. В адрес журнала начали приходить письма с вопросами: как поступить, что сделать? Составитель отвечал корреспондентам и кое-что из присланного печатал в журнале.
В конце августа 1779 года Болотов приехал по своим делам из Богородицка в Москву и зашел в университетскую типографию, желая повидать Ридигера. Он изумился порядку, наведенному в наборной. Кассы со шрифтом заметно возросли в числе и выстроились ровными рядами. За каждой из них стоял мастеровой человек. Болотов засмотрелся на быстрое мелькание рук наборщиков — набирали они споро, изредка поглядывая в листки оригиналов.
— Чему обязаны удовольствием видеть вас? — услышал он за спиной негромкий голос.
Болотов оглянулся и увидел невысокого человека в черном пасторском кафтане и белом жабо. Зачесанные назад волосы открывали высокий, очень высокий лоб и спускались на уши. Глаза, глубоко сидевшие под черными бровями, смотрели проницательно. Нос, может быть, несколько длинноватый, как бы делил пополам лицо, но нимало его не портил. Казалось, именно таким он и должен быть на этом лице.
— Здравствуйте, сударь, — поклонился Болотов. — Зашел я сюда свидеться с господином книгопродавцем Ридигером.
Собеседник Болотова засмеялся.
— Изрядно ж вы опоздали, государь мой! — весело сказал он. — Тому четыре месяца, как типография эта передана мне в аренду, а зовусь я Николаем Ивановичем Новиковым.
Фамилия эта была неизвестна Болотову, но когда он произнес свое имя, то оказалось, что Новиков знает о нем предостаточно — он читал «Труды Вольного экономического общества», следил за «Сельским жителем» и слышал от Ридигера о его составителе, обитающем в Богородицке.
— Беседовать тут неудобно, — сказал Новиков, — так прошу припожаловать ко мне. Я хоть и не устроился еще за типографскими хлопотами, однако будет где сесть и друг друга выслушать.
Они прошли в квартиру Новикова. Мебели там было маловато, зато книг — великое множество. Книги стояли в шкафах и на полках, закрывая все стены в первой комнате. Вторая, как сообразил Болотов, служила спальнею, и туда хозяин гостя не повел.
Новиков подвинул Болотову кресло и сел к письменному столу, на котором лежали корректурные листы, рукописи, книги и номер «Московских ведомостей» с чернильными пометками.
— Наслышался я о вас, Андрей Тимофеевич, — начал он, — знаю, сколь успешно вы составляли «Сельского жителя», и льщу себя надеждою, что не откажетесь и со мной продолжить его издание. Думаю, что журнал ваш сумею печатать лучше прежнего — шрифт возьмем новый, бумагу — сортом повыше. Признаться, в Москве нужный товар купишь не вдруг. А бумага надобна книжная, первого сорта, без пробоин и без пегих пятен, не пухлая, лист к листу. Ну, да это моя забота.
— Вы и журналы и книги издавать будете, Николай Иванович? — спросил Болотов.
— И газету «Московские ведомости», — добавил
— Вот как, — сказал Болотов. Мысль была ему непонятна, и Новиков заметил это.
— Послушайте меня внимательно. — Новиков придвинул кресло ближе к Болотову и посмотрел ему в глаза. Болотов мигнул и стал глядеть в сторону. — Если мы небо, землю, воду, воздух станем исследовать, то в центре всего представится нам кто? Человек. Все три царства природы для нас немного стоили б, если бы опыты не доказали, что человек сотворен владыкой всего. И кто может осудить такое наше благородное самолюбие и порицать за то, что мы почитаем людей за истинное средоточие земли и всех вещей?!
— Не скажите, Николай Иванович, — возразил Болотов. Он опасался метафизических разговоров. — Бывают такие люди, что их называть средоточием всех пороков следует, а не то что венцом создания. Вот я вам доложу. У меня в волости на мельнице поймали вора, а было их двое, люди видели. «Кто с тобой ходил?» — спрашиваю. Молчит. Я его пороть…
Новиков провел рукою по лицу. Болотов не заметил жеста и с воодушевлением продолжал:
— Чем только я его не сек — молчит. Наконец, после новой разделки назвал одного мужика. Взяли его — не признается. Порем — твердит, что напрасно. Я к моему вору. «Скажи, что соврал про мужика!» — «Ошибся, память худая. Не он это, а вот кто…» Что же вы думаете? Пять человек оговаривал, и все они на поверку невинными оказались. Тогда, боясь, чтобы непомерным сечением бездельника моего не умертвить, удумал я испытать особое средство — велел бросить его связанного в жаркую баню, кормить соленою рыбою, а воды не давать.
— И долго так страдал он, бедняга? — спросил участливо Новиков.
— На третий день выдал-таки товарища, бестия! Или другой вам приведу случай…
— Да, да, люди есть разные, — нетерпеливо прервал Новиков, — но мы рассуждаем не о вашем примере, а говорим некоторым образом философски, держим в виду род людской в целом.
— Ну, разве что в целом, — согласился Болотов. — А я вам доложу…
— Погодите, теперь я вам скажу, — перебил Новиков. — Итак, человек, люди. И нет ничего для нас приятнее и прелестнее, чем сами себе. Самое важное — наука познания самого себя. Мы хотим весьма уроненную на свете добродетель снова возвести на ее величественный престол, а порок, яко гнусное и человеческой природе противоречащее вещество, представить свету во всей его наготе. И об этом пишется в нашем журнале «Утренний свет». А тех, кто попирает свое достоинство и противится благородным побуждениям, врожденным у человека, мы наказываем бичом сатиры, однако наказание достается лишь порокам, а не особам, то есть личностям.
— Я понимаю, — сказал Болотов. — Сатира не на лица, а на пороки.
— Нравоучение, — продолжал Новиков, — есть наука, которая направляет нас, ведет к благополучию и совершенству, но предписывает и наши обязанности. Это первая, важнейшая и для всех полезнейшая наука, и больше всех ей должно научаться юношество. Стало быть, речь идет о практическом наставлении, которое мы обязаны носить в сердцах наших, а оно служит мерою поступков и освещает совесть.
— Совесть — это хорошо, — заметил Болотов.