Новиков
Шрифт:
Это было, конечно, не совсем так, но у страха глаза велики.
14 июля 1789 года вооруженные парижане разбили политическую тюрьму Франции — Бастилию. Так началась Великая буржуазная французская революция, и вести, прилетевшие в Россию, необычайно встревожили Екатерину II. Память о Пугачеве прочно держалась и в народе и среди дворянства. Новая угроза крестьянской войны заставляла русских помещиков содрогаться от ужаса.
В мае 1790 года вышла в свет великая книга Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву». Автор сначала предложил свою рукопись владельцу московской типографии Селивановскому, но тот, просмотрев ее, побоялся печатать. Тогда Радищев приобрел в долг типографский станок и шрифт у издателя Шнора и устроил типографию у
Довольно скоро, в половине июня, «Путешествие» очутилось в руках императрицы. Прочитав тридцать страниц, она сказала секретарю Храповицкому:
— Тут рассевание заразы французской; отвращение от начальства; автор мартинист.
Храповицкий поспешил занести эти слова в свой дневник.
Екатерина продолжала читать «Путешествие», делая пометки в тексте и записывая отдельные замечания. В листках ее против 88-й страницы появляется фамилия Радищева. Страницы 92–97 привели императрицу к заключению, что автор «исповедует мартинистов учение и прочих теософов». Екатерина поняла: «сочинитель не любит царей и, где может к ним убавить любовь и почитание, тут жадно прицепляется с редкою смелостью». Ода «Вольность» — «совершенно и явно бунтовская, где царям грозится плахою. Кромвелев пример приведен с похвалами. Сии страницы криминального намерения, совершенно бунтовские». Прочитав «Путешествие», императрица сказала: «Он бунтовщик хуже Пугачева».
Сенат приговорил Радищева к смертной казни. Екатерине было выгодно показать милосердие. Она сослала писателя в Сибирь.
Новиков чувствовал, что петля вокруг него стягивается. Здоровье не обещало поправки. Болезненные припадки учащались.
В апреле 1791 года умерла Александра Егоровна. Новиков был очень плох, и друзья опасались, что и его конец близок.
Жизнь компании приостановилась. Слухи перестали ползти. Заподозрив неладное, Екатерина послала в Москву графа Безбородко и опытного полицейского чиновника Архарова посмотреть, как ведут себя масоны, не замышляют ли в тишине какого злодейства.
Безбородко ничего не обнаружил, а вернее, не пожелал искать, сказавши позднее, что считал преследование Новикова и масонов актом, не соответствующим величию царствования.
Новиков не покидал Авдотьина. Без него Типографическая компания разваливалась. Денежные обороты весьма сократились, обступали долги. Надобно было расплатиться с кредиторами и объявить о том, что компания уничтожается.
Пайщики не надеялись продать имущество компании — книги, типографию, аптеку — и потому не торопились объявить в газете о ликвидации дел. В самую трудную минуту выручил Григорий Максимович Походяшин. Он задумал продать свои уральские заводы и вырученной суммой поддержать компанию, но при этом поставил условие, что будет вести дело только с Новиковым — ему он доверял безгранично — и что свое участие сохранит в тайне. Новиков согласился. Он понимал, что получил единственную возможность спасти то дело, которому была отдана жизнь. А для того чтобы выполнить требование Походяшина, ему следовало сделаться единоличным владельцем всего имущества компании. Только в этом случае Походяшин соглашался прийти на помощь.
Выход наметился. В ноябре 1791 года члены Типографической компании собрались и, выслушав предложения Новикова, постановили по причине тяжелых экономических обстоятельств компанию разрушить, о чем составить акт. Имущество — дом у Никольских ворот, гендриковский дом, напечатанные книги, компанейская типография, Спасская аптека — переходили к Новикову, а он выдал от своего имени векселя каждому пайщику соответственно внесенному тем вкладу. Все долги компании Новиков взял на себя, надеясь, что сможет еще встать на ноги и возобновить издательство.
В этом году Типографическая компания выпустила только восемь книг. В следующем и того меньше: три…
Времена изменились.
Политические события, по мнению Екатерины,
Однако война не состоялась. Внезапно 1 марта 1792 года умер австрийский император Леопольд II — считали, что он отравлен, — а через две недели был убит другой участник коалиции, шведский король Густав III. Екатерина перепугалась — неужели следующий жребий выпадал ей?
Убийцами называли французских якобинцев, будто бы составивших заговор против всех европейских монархов. В Петербурге разыскивали некоего Бассевиля — прусский посланник сообщил, что этот француз едет прикончить Екатерину. Могут укрыть его и масоны — чай, одного поля ягоды…
Екатерина призвала петербургского обер-полицмейстера Рылеева, сказала ему, что во Франции объявилась партия якобинцев в красных колпаках, и потребовала, чтобы полиция зорко смотрела, нет ли таких людей в столице.
Рылеев, человек старательный и недалекий, буквально понял предупреждение государыни и принялся за поиски. Однажды ехал он по Адмиралтейской площади и увидел в окне барского дома фигуру в халате и — вот ужас! — красном колпаке.
— Стой! — крикнул он кучеру и соскочил с дрожек.
Слуга провел его в гостиную. Барин в красном колпаке стоял у окна.
— Одевайтесь, — приказал Рылеев. — По именному повелению следуйте со мной во дворец.
Через полчаса Рылеев доставил арестованного в кабинет Екатерины.
Императрица сразу узнала его. Это был французский генерал, состоявший на русской службе. По преклонности лет он вышел в отставку и целые дни проводил, разглядывая прохожих.
Рылеев доложил государыне о красном колпаке и ждал благодарности. Екатерина наградила его уничтожающим взглядом — позже этот взгляд овеществился в служебном выговоре — и осведомилась у генерала, какую пенсию он получает.
— Две тысячи рублей, — ответил тот, не понимая смысла своего приключения.
— Я призвала вас затем, чтобы поздравить: пенсион ваш увеличен вдвое — с двух до четырех тысяч. Мы умеем ценить заслуги.
Она ласково улыбалась, протягивая генералу руку.
Герцен писал о Екатерине:
«Со всяким днем пудра и блестки, румяна и мишура, Вольтер, Наказ и прочие драпри, покрывавшие матушку-императрицу, падают больше и больше, и седая развратница является в своем дворце «вольного обращения» в истинном виде. Между «фонариком» и Эрмитажем разыгрывались сцены, достойные Шекспира, Тацита и Баркова. Двор — Россия жила тогда двором — был постоянно разделен на партии, без мысли, без государственных людей во главе, без плана. У каждой партии вместо знамени гвардейский гладиатор, которого седые министры, сенаторы и полководцы толкают в опозоренную постель, прикрытую порфирой Мономаха. Потемкин, Орловы, Панин — каждый имеет запас кандидатов, за ними посылают в случае надобности курьеров в действующую армию. Особая статс-дама испытывает их. Удостоенного водворяют во дворце (в комнатах предшественника, которому дают отступной тысяч пять крестьян в крепость), покрывают брильянтами (пуговицы Ланского стоили 8 тысяч серебром), звездами, лентами, и сама императрица везет его показывать в оперу; публика, предупрежденная, ломится в театр и втридорога платит, чтобы посмотреть нового наложника».
Конечно, в атмосфере упадка нравов, пример которого подавала сама императрица, в угаре административного произвола, на фоне общего стремления к власти, богатству, чинам серьезные, углубленные в себя масоны производили странное и неприятное впечатление, возбуждали боязнь: не замышляют ли они что-то вредное для царицы и ее приближенных? Почему они живут не так, как их собратья по службе, зачем много читают и о чем говорят, собираясь в таинственных ложах?
Московский генерал-губернатор князь Александр Александрович Прозоровский, сменивший на этом посту графа Якова Брюса, был человек, желавший отличиться, но глупый и необразованный.