Новогодний роман
Шрифт:
– Нас оценивают Альберт Петрович.
Альберт увидел молодого человека фо фрачной дорогой паре и рыжеватыми волосами, поднимающихся над головой как крем, выдавленный на вафельную трубочку. Молодой человек нахально лорнировал их.
– Что вы скажете о нем Альберт Петрович.
– Мне кажется его фрак намного умнее его .
Анастасия с легкой ноткой неудовольствия заметила.
– Вчера у Тирсовых вас ждали Альберт Петрович. Было довольно мило. Надин с мсье Жюлем партию на клавикорде составили. " Терпким лобзаньем ланит я касаюсь" Люберецкого шедевр.
– грассируя произнесла Анастасия - Балуев новый роман написал. Представляете
– Не терзайте меня Анастасия Пална - отвечал Альберт - Знайте же, что для меня счастья большего нет, видеть вас, говорить с вами, да что там говорить с вами для меня блаженство неописуемое. А потому боюсь.
– Боитесь? Вы производите впечатление человека без сантиментов.
Она сама вызывала его, сама предлагала начать первым, высказать то, что накопилось за время коротких бесед, случайных встреч и взглядов, взглядов все объясняющих посвященным. Альберт решился.
– Анастасия Пална - начал он - Анастасия.
Альберт крепче чем позволял этикет прижался к руке.
_ Разве не видите вы, разве не замечаете, чего боюсь я, отчего бегу и снова возвращаюсь, безумец. Вы правы я много повидал, но чувствовал мало. Если б знали как мало. Холодным считал я себя. Но вы ! Вы! Вы растопили лед. Больше Анастасия Пална. При вас я настоящий. вы сорвали покров и я благодарен вам. Но вы можете дать мне много больше. Если я вам не до конца противен, если не кажусь пресыщенным, если вас хоть чуточку затронули мои слова, то я прошу вас...вы сделаете меня..если соблаговолите - Альберт запнулся.
– Что? Что?
– захваченная страстным монологом Альберта, анастасия была готова ко всему. В ночь! На курьерской тройке! Пусть гайдуки, пусть балуевская пошлятина!
– Что- в нетерпении шепнула она.
– Дать мне вашу перчатку - выпалил Альберт.
– Вы шутите.
– Не в таких делах мне актерствовать.
– Но я не понимаю. Это все чего вам нужно?
– Чего же более - огорошил ее Альберт.
– В таком случае краснея, сказала Анастасия - Прошу принять и прошу оставить.
Она ушла. Лебединый изгиб шеи. Рубиновая корона в тщательно уложенных волосах, муаровый кринолин. Светская женщина до кончиков ногтей и ничто не выбьет ее из узкой колеи условностей. Только почему так подозрительно дрожат розовые лепестки губ, а агатовые глаза потухли покрывшись пеленой? Альберт похоронил призыв готовый сорваться с губ. Проклятая светскость! Уж на что он человек без предрассудков и все же.. все же.. Любимая уходит, а он ничего не может поделать. Догнать, объяснится. Но она поймет, она обязательно поймет. Он нашел корнета у бильярда. Тот точными спокойными движениями шлифовал мелом кончик кия, словно натачивал на бивуаке свою изрубленную в лихой кавалерийской лаве пику. Альберт посмотрел на зеленое сукно. Играли в пул, только начавший входить в моду малознакомое развлечение. Судя по шарам и оживленному виду корнета, дела его шли неплохо.
"Проигрался где-то или прокутил. Теперь дела поправляет" - с неожиданной злобой подумал Альберт.
–
– Сыграем? Партейку? По пятьсот. Для меня по-божески, для вас и вовсе убожески.
– Я давеча задел вас. Прошу простить.
– Сказал Альберт.
– Что за вздор, граф. Какие ссоры между цивилизованными людьми. Прошу и вас простить. Это вы правильно подметили, салдофон я жуткий. Поделом обрубили, начистоту поделом.
– Вы не поняли - продолжал, не слушая Альберт - Я прошу извинений за то, что не ответил вам как следует там же, где вы изволили в неуважительных тонах отозваться о известной вам особе. С присущей вам прямолинейностью, вы могли принять меня за труса. Спешу вас уверить, если вы так думали, то глубоко ошибались. Доказательства? Прошу.
Несчастная перчатка легко хлестнула корнета по бледному шраму. Теперь он не казался Альберту таким заслуженным. Обыкновенный куцый шрамишко от неудачно открытой винной бутылки.
– Как вы смеете!
– заревел корнет, отбрасывая в сторону кий.
– Вы оскорбили меня сударь. Я требую удовлетворения. Стреляемся немедленно. На пяти шагах.
– Извольте. Буду премного благодарен - хладнокровно ответил Альберт, глядя на беснующегося корнета.
– Премного благодарен - медленно по слогам произнес Альберт, повязывая галстук широким узлом. Отведав пригоревшей яичницы, он свалил сковороду в забитый грязной посудой рукомойник. Одетый в мягкую из свиной кожи дубленку с опушкой он вернулся в спальню.
– Серафима - трагически начал он. Ответа не было. Альберт добавил надрыва.
– Серафима - трагически и с надрывом произнес он.
Кокон зашевелился. Полная в веснушках рука скользнула к тумбочке.
– Который час - заспанно спросила Серафима.
– Полдевятого и твой отец ненавидит меня.
Серафима оперлась на спинку кровати. Весь вид ее выражал безучастность. Оказалось, что веснушки это не только неприкосновенное достояние ее рук. В веснушках была вся Серафима. Лицо и полукружье в оборках ночной рубашки. Порой Альберту казалось, что и в рыбьих глазах равнодушно взирающих на мир, тоже играли веснушки, особенно когда Серафима хохотала, прижимая вечно липкие пальцы к пухлой пуфиковой груди.
– Вижу, тебя совсем не волнует, что твоего мужа, главу семьи так сказать и повелителя к трагизму и надрыву Альберт добавил слезу - Огульно обвиняют, бог знает в чем. Приписывают собственные неудачи и промахи. Неужели тебя это не волнует.
Вечно заспанную валькирию (Альберт вообще имел тягу к крупным демоническим женщинам) это ничуть не волновало.
– Ты можешь, внятно объяснить что случилось, Альберт?
– Что случилось?
– негодующе спросил Альберт - Случилось страшное. Твой прародитель обвиняет меня в том, что я трачу его деньги. Я! Твой муж и так сказать повелитель.
– А разве это не правда?
– Как! Ка-а-ак ты смеешь - всполошено закудахтал Альберт. Оскорбленное достоинство должно было быть отомщено, и Альберт бросил Серафиме самое ужасное, что только мог представить.
– Ты так похожа на своего отца.
Альберт прислонился к дверному косяку и начал дергать плечами, изображая всхлипывания. Серафима не реагировала. Более того Альберт услышал подозрительное шуршание.
– Серафима!
– с тигриной яростью Альберт бросился разворачивать вновь свернувшийся кокон. Там не оказалось прелестной бабочки всего лишь растрепанная Серафима. К тому же валькирия принялась верещать.