Новые арабские ночи
Шрифт:
Наверху лестницы проводник отворил дверь в небольшую комнату и пропустил в нее трех офицеров вперед. В комнате горела коптившая лампа и топился еле-еле камин. У камина сидел молодой мужчина, несколько полный, но изящный, с величественной осанкой и повелительными манерами. Он был очень спокоен с виду и с наслаждением курил сигару; около него стоял столик, а на столике стакан с каким-то горячительным питьем, от которого шел по комнате приятный аромат.
— Здравствуйте, — сказал он, подавая руку полковнику Джеральдину. — Я так и знал, что могу рассчитывать
— На мою преданность, — отвечал с поклоном Джеральдин.
— Представьте мне ваших друзей, — продолжал полный мужчина. Когда это было сделано, он необыкновенно ласково прибавил: — Я бы желал, господа, предложить вам что-нибудь более веселое; так неприятно начинать знакомство с серьезного дела; но обстоятельства сильнее нас, и ради них приходится нарушать правила доброго товарищества. Я надеюсь, что вы простите меня за этот скучный вечер. Для людей вашей марки достаточно будет узнать, что вы оказываете мне громадную услугу.
— Ваше высочество, — сказал майор, — простите мне мою грубость, но я не умею скрывать того, что я знаю. Я уже и в майоре Гаммерсмите давно подозреваю совсем другое лицо, а в мистере Годоле ошибиться окончательно невозможно. Искать в Лондоне двух человек, не знающих случайно в лицо принца Флоризеля Богемского, значит слишком многого требовать от судьбы.
— Принц Флоризель! — в изумлении воскликнул Брэкенбюри.
Он с глубочайшим интересом стал вглядываться в черты лица высокой особы.
— Я не буду жалеть, что мое инкогнито открылось, — заметил принц, — потому что это даст мне возможность гораздо действительнее вас отблагодарить. Вы собирались очень много сделать для мистера Годола; я уверен, что вы сделаете это же самое и для принца Флоризеля, но зато принц Флоризель может сделать для вас гораздо больше, чем мистер Годол. Следовательно, я только в выигрыше, — прибавил он с самым любезным жестом.
Он завел с офицерами разговор об индийской армии и о туземных войсках. Оказалось, что он во все эти вопросы основательно посвящен и даже глубоко изучил их.
Так спокойно, так невозмутимо держал себя этот человек в минуту смертельной опасности, что Брэкенбюри преисполнился к нему самого почтительного восторга. Очаровала его также и беседа с принцем и его необыкновенно приветливое обращение. Все его слова, жесты, движения были не только благородны сами по себе, но и как будто облагораживали также и того, кто имел счастье беседовать с принцем. Брэкенбюри с восторгом решил, что для такого государя всякий порядочный и храбрый человек с охотой пожертвует жизнью.
Так прошло несколько минут. Тогда тот самый человек, который привел офицеров в комнату и сидел потом все время в дальнем углу, держа в руках свои часы, вдруг встал и шепнул что-то на ухо принцу.
— Хорошо, доктор Ноэль, — ответил Флоризель громко и прибавил, обращаясь к остальным: — Извините меня, господа, я вас оставлю в темноте. Минута приближается.
Доктор Ноэль потушил лампу. В окне показался бледно-сероватый свет, какой бывает
— Будьте любезны, — сказал он, — не говорите ни одного слова и сидите в тени, так чтобы вас не было видно.
Три офицера и доктор поспешили повиноваться, и минут десять в Рочестер-Гаузе глубокую тишину нарушала только возня крыс в полах и потолках. Наконец, где-то скрипнула на петлях дверь, и этот скрип особенно отчетливо прозвучал среди абсолютного безмолвия. Вслед за тем послышались тихие, осторожные шаги по лестнице. После каждого второго шага идущий, по-видимому, останавливался и прислушивался, и во время этих остановок тревога сидящих в комнате все росла и росла. Доктор Ноэль, при всей своей привычке к опасностям и треволнениям, расстроился почти до физических страданий. Грудь его тяжело, со свистом, дышала, зубы скрежетали, а когда он нервно менял свою позу, то громко трещали все его суставы.
Но вот за дверь взялась чья-то рука. С легким стуком отскочила задвижка. Потом опять стало тихо. Брэкенбюри видел, что принц весь беззвучно приготовился к какому-то необычному для него физическому действию. Вот дверь отворилась и впустила в комнату полоску утреннего света. На пороге появилась мужская фигура и неподвижно остановилась. Вошедший был высок ростом и держал в руке нож. В полусвете было видно, что его рот раскрыт, и верхние зубы оскалены, как у борзой собаки на садке. Человек этот, должно быть, минуты за две перед тем был весь в воде с головой, потому что, пока он стоял, с его мокрой одежды натекла вода и разошлась по полу.
В следующий момент он переступил через порог. Затем — бросок, сдавленный крик, короткая борьба. Прежде чем полковник Джеральдин успел броситься на помощь принцу, тот уже держал в своих руках обезоруженного и побежденного противника.
— Доктор Ноэль, — сказал принц, — будьте добры зажечь лампу.
Сдав пленника Джеральдину и Брэкенбюри, он прошел через всю комнату и уселся опять у камина. Когда зажгли лампу, присутствующие заметили на лице принца непривычную суровость. И когда он поднял голову и заговорил с председателем клуба самоубийц, то в эту минуту он уже был не беспечальным джентльменом Флоризелем, а государем Богемии, справедливо негодующим и готовящимся произнести смертный приговор.
— Председатель, — сказал он, — вы расставили вашу последнюю западню и попались в нее сами. Светает. Это ваше последнее утро. Вы сейчас переплыли Риджентс-Канал, это ваша последняя ванна. И та могила, которую вы сегодня вырыли для меня, скроет от любопытных взоров вашу казнь. Ваш старый соучастник в преступлениях не пожелал совершить надо мной предательство и выдал вас мне на суд. Становитесь, сэр, на колени и молитесь, если вы верующий. Времени у вас немного, Богу наскучили ваши злодейства.