Новые байки со «скорой», или Козлы и хроники
Шрифт:
— Так какого ж черта я… — начал было Ромка.
— Ромочка, заткнись! — ласково сказала Дина.
— Это он к тому, что мы опять напьемся, — верно понял Миха.
— А не хватит на сегодня, мальчики? — нерешительно произнесла рыженькая Саша.
— Хватит, — уверенно отозвался Михаил, — а не хватит — за добавкой сбегаем, — улыбнулся Миха, — ну так что — отметим это дело, девочки?
И они отметили.
Они отметили — и потом отметили еще раз, а затем еще не раз, прежде чем все четверо заснули и проспали целый день, — но ничего особо интересного они не пропустили, хотя укладывались спать они в одной стране, а пробуждаться им пришлось в другой.
Разумеется, Михаил всё равно не выспался.
Социально-экономический
Если бы тогда Михаила кто-нибудь спросил, что же будет дальше, он наверняка ответил бы еще одной цитатой из произведения того же итальянского писателя, тогда еще не широко известного, но в будущем, не исключено, Нобелевского лауреата, кстати говоря, достойного сего лауреатства не столько за создание упомянутого нашумевшего романа, сколько из-за авторских «Заметок на полях» этого в общем-то посредственного сочинения.
Что же таки будет? а то же всё и будет, те же все и будут:
«…шарлатаны, мошенники, жулики, нищие и побирухи, прокаженные и убогие, странники, калики, сказители, безродное священство, бродячие студенты, плуты, обиралы, отставные наемники, бесприютные иудеи, сумасброды, преступники, мужеложцы, а вперемешку с ними — кочующие мастеровые, а за ними снова и снова вороватый люд любого мыслимого разбора: надувалы, оплеталы, ошукалы, обдурилы, тати нощные, карманники, наперсточники, тяглецы, протобестии, промышляльщики, острожники, попы и причетники и разный прочий люд, живущий барышами с чужой доверчивости…
И вот уже несколько десятилетий миновало с той поры, о коей говорю я ныне, и сколько перевидал я их, сколько я и сейчас вынужден видеть этой сволочи, похожей на бесов и, как и бесы, разделенной на легионы, каждый под собственным именем: стригунчики, наводчики, протолекари, почтеннейшие христарадники, шатущие, голодущие, завидущие, тихо бредущие, хитрованы, святопродавцы, сумоносцы, костыльники, мазурики, басурманы, рвань и дрянь, голь и бось, живущие Божьим духом, поющие Лазаря…»
А спать они легли в одной стране…
А пробуждаться им пришлось — в другой… Но, как и накануне, время шло; как и накануне, на Аляске снова рассвело, Гондурас по-прежнему никого не беспокоил; на американском Западе жители, как всегда, позавтракали, а на Востоке — привычно пообедали; а в Буэнос-Айресе и Рио-де-Жанейро… — впрочем, где тот Рио-де-Жанейро? да и что нам Рио-де-Жанейро?
А в Ленинграде на Дворцовой площади вечером устроили забойный рок-концерт — и праздник кончился. Засим они простились: Диане, доктору «неотложной помощи», на следующий день нужно было заступать на вахту, Михаилу тоже не терпелось выспаться и вернуться к своим литературным опытам; Сашенька обещала, что при случае объявится, а Ромка — но так он и не понял: зачем он ездил? куда он ездил? зачем куда-то ездил?..
А праздник кончился.
Праздник кончился, наступили будни.
А время шло. Бывший СПб наконец-то перестал именоваться Ленинградом, но от этого, увы, в настоящий Петербург он не превратился. Грустно — зачеркнуто — смешно — вычеркнуто — грустно, но наметившееся было ощущение единства, сопричастности друг другу, истории, судьбе, самому себе, — единство распадалось, рассыпалось, осыпалось, словно карнавальная листва наступившей осенью.
За считаные месяцы бывш. СССР благополучно поделили; вроде бы социализм в России упразднили, якобы капитализм как будто узаконили, убогие остатки мышления извели на парламентаризм, так что всё равно для конституционно подавляющего большинства распоследним
А время всё же шло. Отшумела радужная осень, откапризничала петербургская зима; а весной, в последнюю субботу мая, Миха и Диана заглянули на очередные «римские каникулы». «Рим» теперь действительно назывался «Римом», даром что вместо кофе торговали в нем итальянской мебелью, а в остальном…
Кстати, Сашенька не объявлялась, Ромка так и не уехал, Мойшиц за выдающийся вклад в оборону Ленсовета получил медаль, Калошенюкевич — а при чем здесь Калошенюкевич? — а Калошенюкевич умудрился разориться; Аристарх стал прапорщиком на таможне, Дрюля оставался Дрюлей — да и в остальном было здесь всё то же, были там все те же.
Михе стало скушно.
— Опять напьемся, — солидарно буркнула Диана.
— Напьемся… — со вздохом согласился Михаил, — со скуки ка-а-ак напьемся! Кстати, о собаках…
— Слушай, а давай мы лучше в самом деле псину заведем, — неожиданно предложила Дина.
— А давай, — оживился Миха, — а чего — возьмем и заведем! До Кондратьевского тут недалеко… Поехали?
— Поехали!
И они сорвались и поехали — и неважно, что отправились они на собачий рынок покупать крошечную, в общем-то игрушечную таксу, а купили вдруг самого что ни на есть всамделишного дога, — неважно, несущественно и непринципиально, потому что это, собственно, уже новая история.
Хеппенинг в опасной зоне
Год 1993
Динь-дон! — зазвенели колокольчики на двери: диги-диги-дон! Йорк, дог серо-черно-белого выбраковочного окраса, выпущенный Михаилом, протопотал по лестнице и выскочил во двор.
Вчерашний стынущий дождь сошел на нет. По-прежнему хмурое небо приподнялось. Посветлело и подморозило. Стих ветер, всю ночь гремевший жестью на развороченной крыше и ухавший в ремонтных лесах, выстроенных до половины треснувшей глухой стены напротив Михиной квартиры; ветер стих, лишь опавшие тополиные листья, покрытые инеем, иногда отзывались чешуйчатым шорохом.
Мраморный вислоухий Йорик выгуливал себя под пустыми окнами покинутого дома. Он гарцевал, он чинно задирал лапу на стены и на кучи хлама, на перекошенные детские качели, на могучий ствол обреченного дерева; он рыл носом листья, он фырчал и очумело встряхивался…
На самом деле очумели все. Вторую неделю в доме было забавно и суетно, с утра до ночи весело звенели колокольцы, дым стоял коромыслом. Вторую неделю захлопотанный Михаил добросовестно вещал и пил — иностранцы снимали кино о русском андеграунде.
Американцев (пусть будет так, непринципиально, хотя в действительности они были голландцами) — итак, как будто бы американцев навязал приятель Лешенька. Алексей старался — ему нужен был дальний зарубеж. Отдаленным американцам, заканчивавшим какой-то тамошний культурный ликбез, для дипломного кино нужен был русский монстр с антуражем. Ну а Миха и Диана, в свою очередь, ничего не имели ни против монстра, ни против антуража, ни против экзотической оттяжки за империалистический счет.
С тем и начали, благо трое гостей — Сэм с камерой, Питер с микрофоном и Анна-режиссер — все трое были милы, глуповаты и оптимистичны, как дружно констатировали непочтительные аборигены. Еще пришлось признать, что американцы, во всяком случае — эти, в меру прижимисты, что показалось естественным и скучным, и вполне профессиональны, что оказалось даже забавным. Отстраненно-доброжелательные, они своей доброжелательностью как бы предлагали преодолеть эту отстраненность, ненавязчиво провоцируя на искренность, так что рефлектирующий Михаил, настроившись на наблюдение за наблюдающими, не без иронии наблюдал и за самим собой.