Новые мифы мегаполиса (Антология)
Шрифт:
— Вы уверены, что хотите разговора со мной? — перебил его Андрей. — Уверены?
Вениамин вздохнул.
— Спрашивайте, — повторил он. — Вам нужно, я понимаю.
Андрей выругался, поймал взгляд хозяина, осекся.
— Простите, — пробормотал он. — Ладно, вы правы. Мне нужно. Если бы я еще знал, что именно… Но скажите мне — зачем? Как они могли… Сью… и ваша…
— Лариса, — торжественно сказал хранитель Джера. — Ее мирское имя было Лариса, и так она осталась в памяти моей.
Андрей чуть не выругался снова. Его сводил с ума этот театральный стиль и слог, который и его тоже —
— Ваша жена была, без сомнения, талантлива, — намеренно сухо, почти грубо сказал Андрей. — Не понимаю, как она могла перечеркнуть свой талант, отказаться от себя самой, стать джернутой. Зачем?
— Уйти в джер, — мягко поправил Вениамин. — Мы формулируем это так.
Андрей развернул второе кресло так, чтобы оказаться лицом к лицу с хозяином. Сел.
— Мы? — переспросил он, но тотчас перебил себя: — Впрочем, не это важно. Ответьте — зачем?
Хранитель страдальчески улыбнулся.
— Вы задаете правильный вопрос, — сказал он. — Я тоже задавал его… Себе, уже после всего. Она хотела, чтобы ее заметили. Ей было что сказать. Я считаю, Лариса талантливее Джера… была. Но ее не замечали. Нет, разумеется, у нее были выставки, о ней знали коллеги, но я не об этом…
Вениамин сцепил длинные пальцы, обхватив ими колено. Откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза — и заговорил, это был давний, многократно говоренный монолог, — и вдруг Андрей понял, или ему показалось, что он понял, в чем суть этой навязчивой пьесы: это был бесконечный разговор, в котором лишь один участник находился по эту сторону, а два других — по ту, ушедшая художница и еще кто-то. Джер… или сам Создатель?..
— Она рисовала лучше, чем Джер, — повторил Вениамин. — Я так считаю. Но ее не могли разглядеть. Сколько людей приходит на выставку? А сколько из них забывает увиденное тут же, покинув галерею? Людей слишком много, толпа — это качественно иная сущность, нежели индивид. Лариса… Она говорила — ее слишком мало. После выставок она плакала, у нее было чувство, что ее раздавили, затоптали… ей снились кошмары. Одиночка не может докричаться до толпы, никак. Она пыталась…
Хранитель вдруг открыл глаза, глянул на Андрея зорко и требовательно:
— Вы видели «Лунную ночь» Куинджи?
— Оригинал? — растерялся Андрей. — Ммм… как-то… нет. Репродукции…
— Это ее любимая картина, — глухо сказал Вениамин. — Лариса ездила специально в Петербург, чтобы… На свидание, она говорила. Даже среди художников — сколько поступит так, как она? Понимаете… Это искусство другой эпохи, оно индивидуально, шедевр, по сути своей, не подлежит тиражированию, копии не несут того смысла, что подлинник. И оно, индивидуальное искусство, теряется в столкновении с толпой, не доходит до адресата. Дойдет лишь то, что повторится многократно. Толпа запомнит оскал фотомодели, которая тычет в лицо пачку сигарет с каждого второго билборда — не одному покупателю, а всему миру. Должно родиться новое искусство времени толп и мегаполисов. Лариса была одна. Джера — много. Джер — повсюду, как эта реклама. Он неистребим, он на своей территории и в своем праве. Джер — это партизанская война искусства…
— Против чего? — хмуро спросил Андрей.
— Не
— Миссия?! — резко сказал Андрей. — Вы безумец — простите, Вениамин. Причем опасный. Вы как наркоторговец… нет, хуже, как переносчик смертельной болезни. Все эти россказни — вы просто придумали себе смысл жизни после гибели жены, я могу вас понять — но вы же подталкиваете к пропасти других! Если ваша любимая там погибла, это не повод, чтобы водить на обрыв экскурсии! И помогать желающим спрыгнуть!
— Говорите, — мягко кивнул хранитель, и Андрей замолчал.
— Боюсь, мы на разных сторонах в этой войне, — пробормотал он через минуту и встал.
Хранитель молча покачал головой — непонятно, возражая или соглашаясь, — и тоже поднялся с кресла.
— Я могу вам чем-то помочь? — спросил он без выражения.
— Нет, — сухо сказал Андрей. — Хотя… у вас есть пятый джер? Нет смысла тянуть. Это не моя дорога, но меня убедили, что ее нужно пройти до конца. Ваши аргументы я тоже учел.
Хозяин вздохнул.
— Я понимаю вас лучше, чем вы можете представить, — тихо сказал он. — Да, у меня есть все матрицы. Я надеюсь когда-нибудь… Впрочем, простите, вам это неинтересно.
— Нет, — подтвердил Андрей.
Вениамин вздохнул еще раз, нагнулся, пошарил на полочке журнального столика, выпрямился. Андрей молча взял с его раскрытой ладони капсулу психомаски и шагнул к двери. Глупо было говорить «Прощайте», но еще глупее было бы сказать «До свидания».
— Спасибо, — нехотя обернулся Андрей на пороге.
Хранитель шевельнул губами. Видимо, тоже искал уместные слова — и не находил.
Андрей усмехнулся. И шагнул через порог, небрежным жестом прикладывая капсулу к виску.
Как револьвер с последним патроном.
Нахватался театральщины, брезгливо подумал он.
Закат растекся пылающей лужей в облачных берегах. Завтра, возможно, прольется дождь — но кто знает свое завтра?
А ночь обещала быть теплой.
Джер шел по бульвару, безлюдному в этот час. Ни одного прохожего — только он сам. Приятно оттягивал плечи рюкзак с баллончиками. Слева пыхтели, поднимаясь в горку, машины. Справа урчали, спускаясь под горку, другие машины. Два потока автомобилей — бампер в бампер, след в след, грея воздух моторами, злобно гудя от бессилия прибавить скорость. Тех, что справа, Джер обгонял.
Прямо перед ним был закат. Джер спускался в закат — но солнце проваливалось под землю быстрее.
Когда бульвар оборвался, распахнув перед Джером площадь, настали сумерки. Джер перешел на левую сторону площади, оставил позади освещенные и охраняемые места, свернул во дворы. Поворот наугад, второй, третий… Джер остановился и огляделся.
Чахлый фонарь освещал проезд между домом и гаражами — не двор, не улица, нечто промежуточное. Глухая стена, стык домов — с одной стороны. Крашенная в помоечно-бурый цвет стенка ближайшего гаража — с другой; а дальше — какой-то ангар, а за ним бетонный забор, уходящий в унылую перспективу.