Новые миры взамен старых
Шрифт:
Я была вознаграждена за своё благородное решение, так как погода стала абсолютно идеальной и, когда мы летели над спокойным, словно зеркало, Балтийским морем, не случилось ни единого подскока или провала. Движение было столь плавным, тихим и приятным, что вскоре мои силы стали неуклонно восстанавливаться и я даже мысленно разорвала неприятные письма, написанные мистеру Ницше.
Лишь около Пярну, где мы, покинув море, опять полетели над сушей, болтанка возникла снова и сопровождала нас до самого Ревеля. Но я уже стала к ней привыкать, она не действовала на меня так, как вначале, и, когда мы наконец спустились на лётное поле, я уже чувствовала себя старой
В Ревеле мы собирались заночевать, чтоб я могла навестить могилу своей матери. Но двое наших товарищей по путешествию хотели сразу же лететь в Ленинград и были чрезвычайно расстроены, когда их уведомили, что им всё-таки придётся остаться на ночь, так как самолёт не мог вылететь туда до следующего полудня.
"Но почему же, почему?" – шумели они возмущённо.
"Потому что в Ленинграде мокрое лётное поле. Там прошёл очень сильный ливень", – ответил чиновник со смущённым выражением в глазах.
Разумеется, он врал, так как мокрое после ливня лётное поле не выглядело таким уж весомым поводом для прекращения регулярных авиарейсов. Всё это звучало весьма подозрительно.
Позже мы выяснили истинную причину отмены: оказалось, что накануне российский пилот пролетел довольно низко над запретной территорией, после чего эстонские власти заявили Москве решительный протест и уведомили, что больше не позволят советским самолётам вылетать из Ревеля в Ленинград, пока обстоятельства этого последнего рейса не будут им самым подробным образом разъяснены советскими властями.
Поскольку им больше ничего не оставалось делать, двое безутешных пассажиров, одним из которых был Билл Селден, присоединились к нам, и мы вместе проследовали в отель "Рим", который был рекомендован как лучший в городе. Когда мы подъехали к нему, я сразу его узнала. Это было то же самое место, где я ненадолго останавливалась, когда уезжала из России в октябре 1922-го года. Я узнала и вестибюль, и лестницу, даже номер показался мне тем же самым. Однако сколько же всего с тех пор произошло, "сколько воды утекло", выражаясь старой русской поговоркой.
Тогда я тоже делала остановку в Ревеле, чтобы навестить могилу своей матери. К тому моменту она была мертва полтора года. Теперь, двенадцать лет спустя, я снова прибыла сюда с той же целью. Но найду ли я её могилу, с тревогой думала я. Ведь я не могла точно вспомнить, где она находилась, и никто не был способен мне подсказать, если бы только я не нашла Хвольсонов или Игнатьева, которые ухаживали за моей матерью, когда она умирала, а затем её похоронили. Я решила, что лучше всего попытаться что-то выяснить в Русском православном кафедральном соборе. Была суббота, и, несомненно, в это время должны были служить вечерню. Нацепив шляпку и пальто, я поспешила по узким старомодным улочкам к храму. Как я и ожидала, вечерня уже началась, и, постояв немного и послушав знакомые песнопения и молитвы, я подошла к прилавку, где продавались свечи и маленькие иконки, и спросила человека, стоявшего за ним, не мог ли он дать мне какую-либо информацию об одной могиле на кладбище.
"Нет, – мрачно ответил он, – я ничего об этом не знаю. И здесь никто о таком не знает. Это же не кладбищенская церковь".
У меня упало сердце. "Тогда, возможно, вы знаете адрес господина Хвольсона?"
"Нет, не знаю, никогда даже о нём не слышал".
"А как насчёт графа Алексея Игнатьева?"
"О, его здесь больше нет, он в Париже. Но прекратите уже болтать во время службы – это неприлично".
"Но вы не понимаете, – в отчаянии
В конце концов, он, похоже, слегка смягчился и, выглядя уже не таким сварливым, сказал: "Ну, что ж, в таком случае вам лучше отправиться прямиком на кладбище на окраине города. Там есть лишь одно православное кладбище при храме, который так же, как этот, назван в честь Александра Невского. Там они должны знать о могиле вашей матери".
"Почему же вы сразу об этом не сказали?" – хотелось мне упрекнуть его, но потом я подумала: "Да что толку", – и поспешила уйти. Однако я обнаружила, что для посещения кладбища было уже слишком поздно, и мне пришлось отложить это до следующего утра – воскресного.
Неожиданно я вспомнила адрес Хвольсонов. Это был дом 73 по улице Пикк. Но, увы, когда я наконец нашла его, пожилой человек у двери сказал мне, что они давно переехали и теперь живут где-то на берегу Чёрного моря.
На следующий день рано утром мы отправились на кладбище, находившееся сразу же за пределами этого маленького городка в сторону моря. У ворот я спросила женщину-сторожа о захоронении, но она, похоже, не знала, где то находилось, и сообщила, что единственный человек, который мог мне хоть как-то помочь, – это псаломщик, который сейчас был занят пением в церкви, так как служба уже началась и должна была продлиться до полудня.
Итак, мы вошли в церковь, и я пробыла там половину службы, которая оказалась необычно долгой, поскольку произносилось много молитв за усопших и длинные списки имён зачитывались традиционным распевом. Без сомнения, именно здесь тринадцать лет назад состоялось отпевание моей матери. На полу ветхого товарного вагона она две недели добиралась из Ленинграда в Ревель по пути в Англию, почти не имея с собой пищи, за исключением скудного запаса сваренных вкрутую яиц, молока и чёрного хлеба, которые мне с большим трудом удалось раздобыть для неё в те дни голода и хаоса. Последние трудности, постигшие её после долгого тюремного заключения, оказались для неё непосильными, и, хрупкая и ослабевшая, похожая на призрак себя самой прежней, она заболела по дороге и умерла в Ревеле в полном одиночестве, если не считать бескорыстно помогавших ей Хвольсонов и Игнатьева 51 .
51
От переводчика: Обо всём этом подробно рассказывается в моём романе "Миры Эры. Книга вторая. Крах и надежда".
Тут, в центре храма, должно быть, стоял её гроб, и в мерцающем свете свечей её миниатюрное белое лицо с классическими чертами, бесспорно, больше, чем когда-либо, походило на мраморную скульптуру спящей Венеры, поскольку именно Венерой её часто называли при жизни. Уложили ли перед этим её мягкие волосы так, как ей больше всего нравилось? Она же всегда старалась выглядеть "милой и опрятной", даже когда была тяжело больна. Но я больше не могла вынести этих мыслей. Мне нужно было немедленно что-то предпринять. Я решила сама поискать могилу. Поэтому вместе с Виком, который курил, ожидая меня, на улице, я к этому и приступила.