Новые работы 2003—2006
Шрифт:
Литературная эволюция замерла на семилетие. Результаты этой омертвелости – в первом сборнике Б. Окуджавы «Лирика» (Калуга: Изд-во газеты «Знамя», 1956), где меньше всего лирики. В нем – стихотворение «Моя Франция» (впервые напечатанное 29 января 1953 года – на излете упомянутого семилетия, за месяц с небольшим до его «антропологического» финала, в калужской газете «Молодой ленинец»): «…И в этом бою неистовом [113] / рождается и встает / в поступи коммунистов / будущее твое ‹…› / и в честных глазах подростка, / продающего “Юманите”». [114] Открывался сборник стихотворением «Ленин» (опубликованным в той же калужской газете 22 апреля – в день рождения Ленина – 1955 года: «Мы приходим к нему за советом ‹…› он выходит навстречу, / всегда аккуратен и собран, / невысокого роста, приветлив / и скромно
113
Тот же эпитет, что в песенке 1946 года, – и совсем иной.
114
Окуджава Б. Лирика. Калуга: Изд-во газеты «Знамя», 1956. С. 33.
115
Там же. С. 9.
В конце 1953 года в публичную печатную речь эпохи вошло, с неофициозной стороны, слово «искренность» – в применении к литературе как указание на необходимое ее качество. Можно без преувеличения сказать, что слово, выбранное в качестве ключевого в названии большой статьи, [116] казалось почти иноязычным, впервые вводимым в отечественный обиход – в качестве определения такого официального, регламентированного дела, как литература. До сих пор это слово в живом советском употреблении принадлежало, во-первых, к бытовому языку, во-вторых, к протокольному, достаточно герметичному языку партийной жизни – исключали из партии с формулировкой «за неискренность». Теперь оно стало означать, с одной стороны, – освобождение от регламента. С другой же, в более узком и более приемлемом для печатного литературного процесса значении – попытку вернуться к искренней (в отличие от официоза), близкой к фронтовой, адекватности слова – действию, вере в идею революции.
116
Померанцев В. Об искренности в литературе // Новый мир. 1953. № 12.
Коллизия была зафиксирована Наумом Коржавиным еще в стихотворении 1944 года (писавшемся не для печати):
И я поверить не умел никак,Когда насквозь неискренние людиНам говорили речи о врагах…Именно в связи с этими поисками искренности и поэтов и их читателей развернуло в 1958 году к Маяковскому – к открытому летом того года памятнику, к личности поэта и его стиховой традиции. Под этим именно знаком и стали собираться у памятника для чтения и слушания стихов («Спорили об искренности в литературе…» – свидетельствовал впоследствии В. Осипов [118] ).
117
Коржавин Н. Стихи и поэмы. М., 1992. С. 10–11.
118
Цит. по: Чупринин С. Оттепель: хроника важнейших событий // Оттепель. 1957–1959. М., 1990. С. 405.
В 1955 году Леонид Мартынов, поэт старшего поколения (на пять лет старше Твардовского, на десять – Симонова, почти на двадцать – Булата Окуджавы), вернулся – после десятилетнего остракизма (которому был подвергнут из-за «Прохожего» [119] (1935, 1945), в год второй – не удавшейся, как и первая, – попытки оттепели) – на страницы печати, вернулся во многом как новый поэт нового времени. Его стихи стали одним из нескольких самых заметных литературных фактов середины 1950-х.
119
Мартынов Л. «Замечали – по городу ходит прохожий?…» // Мартынов Л. Собр. соч. В 3 т. Т. 1. М., 1976. С. 142–145.
Мартынов, со своим подчеркнутым патетизированным рационализмом, дает репертуар новых тем и мотивов.
Прежде чем к ним обратиться,
«Противоречия послевоенной жизни редко являются содержанием произведений, но с тем большей отчетливостью дают они о себе знать косвенно – в литературном языке. ‹…› Никогда еще на страницах русской литературы не раздавалось столько “звонких девичьих голосов”, не лепеталось так много высокопарных, ни к чему не обязывающих слов о “чувствах нежности” к своему родному народу, к семье, как теперь». [120]
Это относилось, конечно, и к стихотворному языку.
120
Социалистический вестник. Нью-Йорк, 1946. № 5.
Лейтмотивом поэзии Мартынова 1955–1959 годов стали движение и изменение.
Сезонные изменения природы:
Как сильноИзменилась иваЗа эти семь весенних дней!Так все меняется, что живо.…За дни весеннего разлива,Неощутимого для пней!Стихотворение превращено в развернутую аллегорию «оттепели».
121
Мартынов Л. Указ. соч. С. 234
Настойчиво повторяется аллегория борьбы оттепели с поверженной, но не убитой стужей:
Почти тепло,Но только все жеВзгляни:В тени,Когда идешь,Поверженная стужаЛежаЕще в руке сжимает нож.…Как полумертвыми врагами,В такие дни, среди весны,Мы полумертвыми снегамиОкружены.122
Мартынов Л. Указ. изд. С. 252.
Возвращение холодов как угроза, тревога, акция врага:
… Подымаются сизые тучи,Возвращеньем зимы угрожая«Май» (написано в 1930,опубликовано в 1957) [123] Бывают такие весенние вьюги,Когда леденеют трамвайные дуги……Бывают такие тревожные вьюги!123
Там же. С. 56.
124
Там же. С. 325.
Так возрождалась подцензурная политическая, или гражданская, лирика. Первый же после рубежного в политическом смысле 1956 года сборник (Лирика. М., 1958), в который включены были все цитируемые нами стихотворения, стал компендиумом не только новых тем и мотивов, но и аллегорий – аллегорическим путеводителем по современности.
Продолжим расщепление лейтмотива на мотивы.
Движение времени – ночь, день, годы, века, – причем ощущаемое внезапно, эмпирически, с участием непременного этического измерения: