Новые стихотворения

Рильке Райнер Мария

КНИГА «РЕКВИЕМ»

Эта книга, полностью переведенная Б. Л. Пастернаком, за исключением семи стихов во втором Реквиеме, оставленных поэтом без перевода и отмеченных отточием (конец первой строфы, семь строк, начиная со стиха: Wenn du, entt"auscht von Gl"ucklichsein und Ungl"uck), дается в Дополнениях цели-ком.

По одной подруге реквием

Написан в Париже с 31 октября по 2 ноября 1908 г.

Посвящен памяти талантливого скульптора Паулы Модерзон-Беккер (род. 8 февраля 1876 г., ум.20 ноября 1907 г. в Ворпсведе), создан после смерти молодой женщины. Рильке дружил с Паулой Беккер, близкой подругой Клары Вестгоф (в замужестве Рильке), будущей жены поэта, также занимавшейся скульптурой. Именно под влиянием этих встреч возник интерес поэта к творчеству Родена. П. Модерзон-Беккер была автором скульптурного портрета Рильке, выполненного в обобщенно-примитивистской и даже несколько экзотической манере: по стилю это своего рода скульптурная аналогия к таитянским живописным полотнам Гогена. Некоторые биографы Рильке считают, что поэт был влюблен в Паулу Модерзон и колебался

в своем выборе между ней и Кларой Вестгоф. Текст «Реквиема», пронизанный ощущением большой личной утраты, в какой-то мере косвенно подтверждает такие предположения.

По Вольфу графу фон Калькрейту реквием

Этот реквием написан 4 и 5 ноября 1908 г. в Париже.

Тесно связан с предшествующим стихотворением и традиционно печатается в научных изданиях Рильке совместно с ним. Вольф Калькрейт(1887–1906) — поэт-дилетант, покончивший с собою в юные годы. Отвращение к буржуазной вульгарности, а также известный интерес к изысканному светскому обществу иногда побуждали Рильке завязывать связи с титулованной знатью (княгиня Турн-и-Таксис и др.). Впоследствии Рильке фактически оборвал многие из этих знакомств и охладел к «большому свету», проникнувшись убеждением в безусловной значимости миссии поэта как такового.

ИЗ КНИГИ «ДУИНСКИЕ ЭЛЕГИИ»

Этот знаменитый лирико-философский цикл поэта, отличающийся глубиной и универсальностью замысла, создавался на протяжении десяти лет. Первые две элегии были написаны в замке Дуино в январе — феврале 1912 г., весь цикл был завершен в Мюзо в феврале 1922 г. В 1923 г. «Дуинские элегии» вышли отдельной книгой. История создания элегий подробно изложена в воспоминаниях о Рильке владелицы Дуино, Марии фон Турн-и-Таксис ( Marie von Thum und Taxis.Erinnerungen an Rainer Maria Rilke. Frankfurt am Main, 1966).

О воздействии Гёльдерлина и древней восточной мудрости на идейное содержание элегий см. в статьях данной книги.

Элегия первая

Согласно воспоминаниям Марии фон Турн-и-Таксис, начальные строки были созданы в Дуино, в день, когда с Адриатики дул сильный, почти ураганный ветер «бора». В шуме ветра поэту послышался голос, выкрикнувший эти слова.

Говоря об «ангельских хорах», Рильке вовсе не имеет в виду ангелов христианской религии. «Ангел Элегий, — писал он своему польскому, переводчику В. Гулевичу в ноябре 1925 г., — не имеет ничего общего с ангелом христианского неба (скорее, уже с образами ангелов Ислама)… Ангел Элегий — это то существо, которое служит для нас ручательством, что невидимое составляет высший разряд реальности» ( Р.-М. Рильке.Ворпсведе…, стр. 308. — Точная дата письма не установлена).

Гаспара Стампа(1523–1554) — венецианская поэтесса. Была покинута своим возлюбленным Коллальтино ди Коллальто. Поэтому образ Гаспары Стампы выступает в элегии как воплощение несчастной, неразделенной любви. Гаспара Стампа прославилась стихами о любви, опубликованными посмертно ее сестрой Кассандрой («Стихотворения», 1554).

…благородная надпись… — об интересе Рильке к надгробным надписям подробно пишет Мария Турн-и-Таксис в названных выше воспоминаниях о Рильке.

Санта Мария Формоза— церковь в Венеции .

… покуда еле заметно // вечное нас посетит. — Проблема соотношения времени и вечности играет очень большую роль в «Дуинских элегиях» (см. также Вторую и Шестую элегии). «Боясь смерти, люди всегда хотели верить в существование вечности, лежащей за пределами времени, как мифологическое время находится за пределами календарного. Идея наличия двух категорий — реального (исторического) времени и вечности — проходит через всю греческую философию», — пишет Вяч. Вс. Иванов в исследовании по этому вопросу (см.: В. В. Иванов. Категория времени в искусстве и культуре XX века. — В кн.: «Ритм, пространство и время в литературе и искусстве». Л., 1974, стр. 55). В этой же статье указывается, что подобные идеи вновь возродились в XIX–XX веке.; в частности, Кьеркегор считал вечное основанием человеческой субъективности, которое помещается во временном. Напомним, что Рильке штудировал Кьеркегора как раз незадолго до начала работы над «Дуинскими элегиями» и даже изучал для этого датский язык.

…надгробная причеть о Лине, // косный покой поборов, музыки лад родила… —Юноша Лин, сын Аполлона и музы Урании, в греческих мифах олицетворяет безвременную гибель, в расцвете сил. Лин считался прекрасным певцом и знатоком музыки. По другим версиям мифа он обучал Геракла игре на кифаре, но был убит разгневанным героем. В честь Лина справлялись празднества в Аргосе. У Рильке Лин выступает как родоначальник музыки, подобный Орфею.

Приводим Элегию первую в переводе В. Микушевича:

Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой? Пусть бы услышал. Но если бы он сердца коснулся вдруг моего, я бы сгинул в то же мгновенье, сокрушенный могучим его бытием. С красоты начинается ужас. Выдержать это начало еще мы способны; мы красотой восхищаемся, ибо она погнушалась уничтожить нас. Каждый ангел ужасен. Стало быть, лучше сдержаться и вновь проглотить свой призывный, темный свой плач. Ах! В ком нуждаться мы смеем? Нет, не в ангелах, но и не в людях. И уже замечают смышленные звери подчас, что нам вовсе не так уж уютно в мире значений и знаков. Нам остается, быть может, дерево там, над обрывом, которое мы ежедневно видели бы; остается дорога

вчерашнего дня, да прихотливая верность упрямой привычки, которая к нам привязалась и бросить не хочет. И ночь. Ночь, когда ветер вселенной гложет нам лица, кому она не остается, вожделенная ночь, мягким обманом своим всем сердцам предстоящая? Легче ли ночью влюбленным? Ах, они друг за друга разве что спрятаться могут. Не знаешь? Так выбрось из рук пустоту в пространства, которыми дышим; быть может, лишь птицы проникновеннее чуют в полете расширенный воздух. Да, весны нуждались в тебе, и звезды надеялись тоже, что ты чувствуешь их. Иногда поднималась где-то в минувшем волна, или ты проходил под открытым окном и предавалась тебе скрипка. Всегда и во всем порученье таилось. Справился ты? Уж не слишком ли был ты рассеян от ожидания? Все предвещало как будто близость любимой. (Куда же ты денешь ее, если мысли, большие, чужие, с тобою сжились, в гости приходят и на ночь порой остаются.) Если хочешь, однако, воспой влюбленных. Поныне чувству прославленному ниспослано мало бессмертья. Брошенных пой. Ты завидовал им, потому что милее без утоленья любовь. Начинай снова и снова бесцельную песнь славословья. Помни: гибель героя — предлог для его бытия. Гибель героя последним рождением станет. Но влюбленных устало приемлет природа в лоно свое, словно сил у нее не хватает вновь их родить. Воцарилась ли Гаспара Стампа в мыслях твоих, чтоб, утратив любимого, молча девушка этим великим примером прониклась, чтобы думала девушка: вот бы такою мне стать? Не пора ли древнейшим страданиям этим оплодотворить нас? Не время ли освободиться нам от любимых, дрожа, чтобы выдержать освобожденье, как стрела тетиву выдерживает перед взлетом, чтобы превысить себя. Нет покоя нигде. Голоса, голоса. Слушай, сердце, и жди — на коленях. Ждали, бывало, святые могучего зова, чтоб он их поднял с земли. Оставались, однако, на коленях они и потом, ничего не заметив. Так они слушали. Божьегогласа, конечно, ты не снесешь. Дуновенье хотя бы послушай, непрерывную весть, порождаемую тишиною. Овеян ты теми, кто в юности с жизнью расстался. В каждой церкви, в Неаполе, в Риме, повсюду их судьба говорила спокойно с тобой. Или Тебе открывалась высокая некая надпись на могильной плите, как в Santa Maria Formosa Что им нужно? Последний проблеск сомненья погасить я готов, которым порою в чистом движеньи своем хоть немного скованы души. Разумеется, странно покинуть привычную землю, обычаев не соблюдать, усвоенных нами едва ли, розам и прочим предметам, сулящим нам нечто, значения не придавать и грядущего не искать в них, прекратиться навеки для робких ладоней другого, бросить имя свое, — даже имя свое, — как бросают игрушку разбитую дети. Странно желаний лишиться. Странно впервые увидеть, как порхает беспутно в пространстве все, что было так важно. Да, смерть нам сначала трудна. Свыкнуться надо со многим, пока постепенно чувствовать вечность начнешь. Ошибаются, впрочем, живые, слишком отчетливо смерть отличая от жизни. Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе, где живые, где мертвые. Вечный поток омываот оба царства, и всех он влечет за собою, там и тут заглушая любые звучанья. Что им до нас, наконец, — тем, кто в юности с жизнью расстался? Мягко отвыкли они от земного, как дети от груди материнской. Но мы поневоле ищем тайн, ибо скорбь в сочетании с ними помогает расти. Как тут быть нам без мертвых? Говорит нам сказанье, что плач о божественном Лине музыкой первой потряс оцепенелую глушь. Юного полубога лишилось пространство, и в страхе пустота задрожала той стройною дрожью, которая нас утешает, влечет и целит.

Элегия четвертая

Написана в Мюнхене и датируется 22 и 23 ноября 1915 г.

Следует обратить внимание на полное противостояние этой элегии, написанной в самый разгар первой мировой войны, в период драматических событий в Прибалтике, на Балканах, применения газа, затем танков и подготовки верденского сражения на Западном фронте, всяким элементам официальной идеологии.

Элегия восьмая