Новый человек в городе

Сименон Жорж

Он почти пожалел о своей неосторожности: собеседник его внезапно побледнел. Точнее говоря, кожа у него стала свинцовой, серо-белого оттенка, лицо — неподвижным, как у манекена, и лишь карие глаза на мгновение выдали внутреннюю панику.

Это мгновение оказалось таким кратким, что Чарли тут же засомневался в своей догадке.

— Кто же это? Надеюсь, не местный житель?

И тут Уорд впервые изобразил подобие улыбки. Разве способен кто-нибудь предположить, что в прошлую субботу, вылезая из машины на перекрестке у «Четырех ветров»,

он уже знал имена большинства видных горожан, которые вычитал в телефонной книге? Уж на что Чарли всего навидался и считает себя парнем не промах, но и тот до этого не додумается.

— Напротив, играющий у нас важную роль: он издает газету.

— Нордел?

Уорд сам назвал имя, которое вполне мог прочесть на типографии, и лицо его перестало выражать какой-либо интерес. Вернее, оно выражало его теперь из чистой вежливости, хотя он и ею не слишком баловал собеседников.

— Ему показалось, что он встречал вас когда-то в Техасе, в Далласе.

Чарли ждал, что Джастин начнет отрицать, но тот не ответил ни «да», ни «нет».

— Судя по всему, если вы, конечно, тот, за кого он вас принимает, Нордел вас хорошо помнит.

Никакой реакции, даже банальной фразы о совпадении или о склонности иных людей узнавать в каждом старого знакомого.

Чарли предполагал, что на следующий день Джастин не остановится у газеты, но ничего подобного не произошло. Снегу намело столько, что он скрипел под ногами.

Утренняя расчистка дорожки на тротуаре перестала быть детской забавой. Примерно в один и тот же час люди, загрузив топку углем, выходили с лопатами на улицу; те, у кого быстро зябли уши, натягивали на голову вязаную шапочку сына.

Со своего порога Чарли не мог видеть, что творится в типографии, — она располагалась на той же стороне улицы, что и бар, — но заметил, что Джастин в своем мышино-сером пальто долго стоял у черной доски. В это утро никаких сенсационных сообщений не появилось, и времени, которое провел там Уорд, хватило бы на то, чтобы раза два-три перечитать немногие написанные мелом строки.

Наконец Честер Нор дел — он всегда работал в одной рубашке и надвигал на лоб зеленый козырек — отворил дверь, вышел на тротуар и заговорил с Джастином.

Издалека слов было не расслышать, но Уорд явно отвечал издателю — и даже целыми фразами.

Честер наверняка озяб, но никак этого не показывал; собеседник оставался в шляпе, рук из карманов не вытаскивал, и во рту у него торчала желтоватая недокуренная сигарета.

Может быть» его приглашали зайти? Согласится он или нет?

Издали казалось, что Нордел пытается зазвать Уорда к себе, и Чарли готов был поклясться, что тоном просителя говорит именно типограф.

Во всяком случае, это он, а не приезжий вышел на утренний холод, завязал разговор, стоял на улице в одной рубашке и, словно для вящей убедительности, подкреплял слова движениями головы.

С другой стороны, насколько можно судить с такого расстояния,

Джастин сам прервал беседу с несвойственной ему учтивостью. Имело ли это отношение, пусть даже отдаленное, к шагу, предпринятому Уордом сразу после полудня? Согласно своему расписанию, он должен был бы направиться к лавке китайца, а он решительной походкой вошел в бильярдную напротив, где старый Скроггинс играл партию с тремя молодыми людьми в ярких шейных платках.

Скроггинсу было семьдесят пять с лишком, он страдал хроническим бронхитом, и весь пол в заведении был мерзко заплеван его харкотиной. Будучи вдовцом, он почти не вылезал из своей бильярдной, где и жил в душной комнатенке за писсуарами.

Бильярдная безусловно представляла собой самое жалкое место в квартале. На стойке красовались дешевые шоколадки, арахис, пакетики жевательной резинки, конфеты и открытки юмористического содержания. В большой банке из красной жести, куда каждое утро подсыпался лед, охлаждались кока-кола или другие газированные напитки, реклама которых покрывала стены вперемежку с почерневшими картинами.

Несмотря на убожество, бильярдная редко пустовала: среди десяти тысяч жителей города всегда находились такие, кто подолгу не работал и не знал, как убить время.

Но, главное, в городе хватало юнцов, любивших с независимым видом заключать пари у зеленых столов.

Джастин Уорд терпеливо дождался конца партии.

Была пятница. Вошла группа молодых безработных и заняла второй бильярд.

Когда партнеры Скроггинса наконец удалились, Уорд выбрал себе кий, натер его конец мелом и тщательно собрал шары пирамидкой. Он, видимо, оказался сильным игроком, потому что настроение у Скроггинса разом испортилось, и, записывая очки, этот старик в мятых, обвислых на заду брюках отхаркивался чаще, чем обычно.

Затем оба отошли к прилавку, заговорили, и беседа их так затянулась, что Джастин появился у итальянца с опозданием на четверть часа, через несколько минут после начала снегопада.

— Вы, кажется, первоклассный бильярдист.

— Да, мне случается играть. Но обычно я себе этого не позволяю.

— Вы обставили старого Скроггинса, и должен предупредить: он вам этого не простит.

— А я думаю, он очень доволен.

Уорд на минуту смолк, и глаза его, устремленные на стакан с пивом, как-то странно заблестели.

Потом он ровным, невыразительным голосом объявил:

— Я только что купил у Скроггинса его дело.

Первое, что почувствовал Чарли, была досада, и он невольно посмотрел на Уорда с некоторым презрением.

Джастин провел-таки его! Чарли ломал себе голову, строил самые невероятные предположения, а все было до отвращения просто и глупо.

Ничего таинственного, ничего необыкновенного! Заурядный тип, каких вокруг пруд пруди, один из тех одиночек, что зарабатывают на жизнь ремеслом, о котором другие даже не помышляют, которым брезгуют.