Новый дом?
Шрифт:
Наверно, мне надо рассказать поподробней и попытаться сразу ответить на все ваши вопросы. Понимаете, наше государство многонационально, к одной из народностей, влившейся в состав России почти пятьсот лет назад, принадлежу и я. Самоназвание его – Мари. В те далекие времена нашим народом правили несколько местных князей, но сейчас маловероятно найти их прямых потомков.
Перед переходом под руку царя Ивана Грозного часть марийцев (тогда их называли черемисами), были данниками булгар (Казанского ханства). Ну, и, как известно, ближние соседи обычно не испытывают теплых чувств друг к другу. Деревня Варангуж, в которой вырос дед, стояла на отшибе, а за рекой была уже татарская земля, то есть это была самая
Дело в том, что сейчас православное христианство является официальной религией Марийской Республики (Марий Эл), вот только в Моркинском районе, на землях нашего рода всегда была сильна вера в старых богов. Христианство местными людьми не принималось. Это сейчас свобода вероисповедания, а в царские времена с этим было строго: народ, собравшийся на языческие праздники, разгонялся, выявлялись зачинщики. Потом – советская власть с лозунгом: “религия – опиум для народа”. Но я еще в бытность пионером и комсомольцем, в свои редкие приезды “на погостить” к бабушке и деду застал некоторые праздники, которые проводились тихо и не афишируя. В общем, места там не простые. Об особом статусе говорит и то, что у деревни Варангуж было ТРИ священные рощи. И именно здесь еще сто лет назад собирались на Петров день тысячи “черемисов” и “вотяков”. Этот день на Ивана Купалы у нас назывался Семик.
Вот только, если вернуться к словам моего дядьки, все-таки не понятно, хранителем чего был род деда: границ или старой веры? А сейчас я это и подавно не узнаю.
– Ладно, раз уж ты помнишь только два предыдущих поколения своих предков, расскажи о них. Нас в основном интересуют мужчины рода и их отношение к воинской службе.
– Наша страна хорошо помнит последнюю мировую войну, нам она обошлась очень тяжело – как минимум было потеряно двадцать семь миллионов соотечественников. Оба моих деда ушли на фонт: дед со стороны матери лейтенантом, а со стороны – отца солдатом.
Моему отцу было пять лет, когда дед уходил на фронт. “Хлеба уже поднялись, значит, это был июль-август” – вспоминал он. “Мы тогда еще долго бежали среди колосьев, провожая тех первых двенадцать мужчин. А вернулось после войны только трое из них.”
Уже в 1942г. дед приезжал домой в отпуск по случаю тяжелого ранения. Сквозное ранение живота, по сути, считалось практически безнадежным, но так как он не ел уже вторые сутки, то это спасло его. Служил в роте истребителей танков, получил медаль “За боевые заслуги”, две “За отвагу” и “Красную звезду”. Демобилизовался он осенью сорок пятого привезя домой две телеги трофейных подарков (как столько можно было вывезти одному из другой страны?).
Дед со стороны матери ушел на войну позже. Я видел только одну его фотографию в шинели с кубарями среднего командирского состава и в буденовке. Бабушка говорила, что после войны дед ненадолго появился в деревне, а потом, уехав, исчез. Маме тогда было уже семь лет, и она помнила, как обиделась в тот его приезд: ведь это ее отец – зачем он угощает конфетами всех детей, а не исключительно свою дочку?! А в конце 80-х после обращения в архив министерства обороны получили официальный ответ, что такой в списках не значился (при том, что звание и часть, где он служил, были нам доподлинно известны). При попытке настаивать и разбираться дальше, комитетчик с Черного озера в Казани посоветовал отступиться и запросы больше не слать. Вот и думай, если бы он попал в плен или в места не столь отдаленные, то нам так бы и сообщили. Но нам старательно пытались донести мысль, что такого человека не было. И на это должны быть веские причины. Остальное нам пришлось додумывать самим.
Вот только моя старшая сестра вспоминала парочку разговоров с мамой, когда та делилась своими ощущениями: “Я уверена, что видела его сегодня в толпе, он шел за нами. Мне
он всегда где-то рядом и наблюдает за мной со стороны”.
Да, оказывается, не только мужчины всю свою жизнь продолжают оставаться мальчишками из детства. Женщины тоже помнят и не собираются бросать свои детские игры с куклами, секретиками и остаются все теми же маленькими девочками, которые готовы броситься любимому папочке на шею при виде его, спрятаться за его широкой спиной от невзгод и опасностей жестокого мира.
И какогО же было моей маме всю жизнь нести боль и несправедливость судьбы, ведь где-то был живой папа, ее родной папа, который почему-то не мог прийти к ней, прижать к себе, успокоить ласковыми словами и поглаживанием по головке. Только теперь, задумавшись об этом, я смог хоть краешком почувствовать ту затаенную тоску и боль. И так мне стало ее жалко…, да еще вспомнил ряд своих поступков и слов, которые, несомненно, причиняли боль и обиду ей. А ведь любой ребенок делает что-то, за что потом становится стыдно перед своей мамой…
… Мамы, простите нас – своих непутевых деток, за все – за все, чем поранили ваши души. За ваше терпение мы можем отплатить вам только своей любовью, которая не идет ни в какое сравнение с вашей безграничной любовью к нам. И мы любим вас, насколько только это возможно, просто, порой, не можем выразить это словами и поступками. Так как вы сами воспитывали в каждом из нас мужчину, который должен быть храбрым и отважным, который никогда не выказывает слабость; а ведь слезы и любые чувства – это всегда считалось проявлением слабости. Вот и вырастили вы нас на свою голову: чурбанов бесчувственных, которые и пары ласковых слов связать порой не могут. Но вы не представляете, что творится у нас в душе, какая буря чувств и душевной теплоты сохранена в глубине каждого сына.
Как жаль, что все это я не смог сказать вживую, но хоть так выражу непроизнесенные в свое время слова. И пусть с опозданием, но, я надеюсь, этот душевный импульс дойдет до родной мамочки, где бы она ни была.
... Сильный тычок вернул меня к реальности.
– Ты собираешься продолжать свой рассказ?
– А? Да, конечно. Отец проходил срочную службу в пятидесятых годах и отслужил три года в Группе советских войск в Германии, где больше половины офицерского и сержантского состава еще были ветераны с боевыми наградами. Так что службу нести их учили на довольно таки высоком уровне: командир с опытом реальных боев, или командир после учебки - это две большие разницы. А с какой радостью и гордостью он рассказывал об их возвращении домой по демобилизации: целый эшелон молодых, сильных мужчин, и такой эшелон был не один. На остановках вопросы: “Куда вас, служивые?” И ответ: “Домой!” А потом в Казани сошли призванные с ближайших земель, и на несколько дней по столице Татарии прогуливались две с лишним тысячи молодцев в редких в то время ПШ и яловых сапогах со стальными набойками. Красавцы! Обмундирование для тех лет богатое, но воины возвращались из совсем недавно побежденной Германии, и там они представляли нашу Родину. Домой он, также как и дед, вез подарки из-за границы, только их было поменьше – всего два чемодана.
В отличии от отца и деда я служил уже только два года с восемьдесят седьмого по восемьдесят девятый, да еще и не в Германии. Ушел я в армию после первого курса Казанского
Финансово-экономического института, почему-то в тот год забрали многих студентов, не дали сразу доучиться до получения высшего образования. Скорее всего, это было связано с тем, что страна тогда вела войну в Афганистане, но я туда не попал. Как раз под конец моего срока службы, войска из той горной страны вывели. Так что пороха я нюхал только на стрельбище, хотя многие мои знакомые имели корочки участников войны. После армии доучился и вперед – работать.