"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17
Шрифт:
И, кстати, как-то промышленный альпинизм у нас совершенно не развит, а ведь высотки мы уже строим. Да и поддержит это развитие частной инициативы, в том числе развитие альпинизма как такового…
– Государь, дозволите?
Оборачиваюсь.
– Да, Евстафий, что у тебя?
Тот усмехнулся в бороду.
– Государь, тут вот какое дело-то случилось. Тут немножко, значится, промашка вышла, не гневайтесь.
С иронией на него взираю. С каких это пор барон Елизаров косит под деревенщину?
– Сказал бы уже «не серчайте», а то как-то ненатурально ты играешь. Выгонят тебя даже из погорелого театра.
Тот склонил голову
– Не извольте сумлеваться, государь. Обязательно погонят, как пить дать погонят-то! Как тут не погнать! И пить не дадут! Однако за други своя страдаю!
Усмехаюсь:
– Это я уже понял, что за други. Ладно, говори уж.
Словно по мановению волшебной палочки физиономия деревенского пройдохи сменилась спокойным, умным, хотя и со слегка ироничным выражением, лицом моего шефа личной разведки.
– Государь, тут долю малую обещали, если отведу я гнев ваш относительно того, что некоторые, – он скосил взгляд в сторону капитанского мостика, – имеют вместо головы решето и забывают элементарные вещи. Все дело в том, государь, что вы перед отправкой «Империи» из Москвы, велели доставить вам некоторые дорогие вашему сердцу вещи. Так вот, часть из них выгрузили в Городе, но одну вещь забыли. Она так и провалялась в библиотеке, завалившись за стеллаж. Наткнулись, когда румыно-русский словарь боец искал.
– Ну, смех и грех. И что за вещица?
Евстафий со значением поднял брови:
– Скрипка Страдивари, государь, на которой вы изволили музицировать в Первопрестольной.
Я хмыкнул. Да, изволил. И истребовать из Москвы изволил. Но забыл про это в суматохе. И они забыли. По неизвестной мне пока причине. А оно вот как оказывается. Совершенная куча денег провалялась несколько дней за шкафом. Ну, ладно, мне-то забывать можно, а вот им? Бесценная же вещь! Тут уж точно Елизарова на коленях просить надо и землю жрать, чтобы грозу отвел!
– И чем же тебя Евстафий подкупили за такой риск – сунуть свою голову в пасть разъярённому льву?
Тот усмехнулся.
– Выхлопотал для племяша своего место в экипаже «Империи».
Хмыкаю.
– Да, на борзых щенков ты не размениваешься. Племяш-то родной или опять из твоих?
– Из моих, государь. На всех родных племяшей не напасешься.
Киваю.
– Это ты верно подметил. Ладно, неси-ка ты сюда мою любимую скрипку.
Сейчас я им устрою тут концерт по заявкам. Такого они точно не видели, и не факт, что увидят. Внукам рассказывать будут!
Что ж, Евстафий вручил мне скрипку. Любовно ее поглаживаю. Скрипка, она – как женщина, она чувствует настроение скрипача и его отношение к ней. Ее любить надо, холить и лелеять. И не давать долго лежать в футляре без дела. А она у меня пролежала почти два года.
Шепчу ей:
– Прости, малыш. Я тебя больше не брошу. Веришь мне?
Что-то часто в последние дни я говорю слово «веришь?». А хорошо ли это?
Не спеша, с чувством настраиваю тонкий инструмент. Да, именно с ней в руках мне во многом удалось переломить ситуацию в «Ночь длинных молний», когда, пока я играл под куполом Екатерининского зала Дома Империи, подъезжали воронки Отдельного корпуса жандармов за всеми умниками из числа обитателей высшего света, владельцев и директоров заводов с фабриками, за организаторами забастовок
Ставших на путь исправления и сотрудничества с администрацией, понявших, кто тут власть, отпускали перепуганными под теплый бок жен, перед тем фактически взяв их под полный контроль, а тех, кто думал, что на троне все еще Николай, тех пришлось сильно огорчить: Сибирь и конфискация были не худшим вариантом. Но таких были единицы. Господа бизнесмены – отнюдь не идейные борцы с режимом, наоборот, почти каждый из них хочет быть поближе к власти, и тут главный вопрос в том, кого именно они считают властью. И силовой властью, и властью, которая распределяет денежные потоки в государстве.
Так что стоит бизнесу объяснить как следует новые правила игры, так они быстро все секут и тут же подстраиваются под новую вертикаль, лишь бы быть поближе к кормушке. Все это старо как мир, и Ники этим не пользовался лишь по причине того, что все основные финансовые потоки распределялись через членов императорской фамилии, и уже вокруг них плавали акулы и рыбешка поменьше. У меня же императорская фамилия выпала из распределения бюджетных денег, а значит, стала малоинтересна финансовым воротилам.
Деньги теперь распределял я сам. А еще мог повесить. Или в Сибирь отослать. По решению суда, разумеется, мы же правовое государство.
Самодержавие? Не смешите! Когда я подгреб под себя ключевые вещи – силу и деньги, – я уже плевать хотел на всё, тут же введя в России парламентаризм и прочую Конституцию. Пусть и в бирюльки играются, и пар выпускают своей говорильней. А будут вольничать, могу устроить коллективный просмотр картины Сурикова «Утро стрелецкой казни». Или показать кинохронику повешения на Болотной площади в 1917 году, если вдруг кто забыл. И, конечно же, на каждого из говорунов есть своя «Особая папка».
Я усмехнулся, вспомнив, как полгода назад Маша безжалостно расправилась с моим министром Двора и Уделов бароном Меллер-Закомельским, когда он, воспользовавшись тем, что хозяин лежит в горячке и вот-вот помрет, решил фыркнуть юной итальянке и отказался выполнять ее повеления, пользуясь формальными основаниями:
«…– Прошу простить, ваше величество, но вы не можете требовать от меня этого. Решения медицинской коллегии о недееспособности государя нет, а значит…
Императрица так же брезгливо прервала его.