Новый Мир (№ 1 2005)
Шрифт:
— Закидонов никаких не было, ушла я по причине, проще которой нет ничего на свете, но которую в первый день знакомства не совсем удобно оглашать. А Толя тогда, между прочим, без тебя прекрасно обошелся...
— Так что же, он, что ли... С обоими, с обеими то есть?
— Я этого НЕ говорила!
— Не говорила, но сказала... Ладно, в чужую личную жизнь больше не вмешиваюсь — своей теперь хватает с избытком.
Следующее утро оказалось уже довольно пасмурным, да и женщина в белом обернулась
— Да, в контактологии ты немного смыслишь. Не могла же я ношеное белое на второй день надеть. Произвела на тебя впечатление — и достаточно. А черный цвет был знаком обреченности. Чувствовала я, что вечером мне никуда от тебя не деться. Личность еще как-то сопротивлялась, спорила, а женщина во мне уже покорилась неизбежности. И стала мысленно искать в тебе хорошее.
— И это, наверное, почувствовал, говоря по-твоему, мужчина во мне. Он понемногу смелел и настраивался все решительнее — в то время как бедная моя душа продолжала нервничать и сомневаться.
Семинар заканчивается скромным празднеством. Мужчина окружает женщину неотступным вниманием, словно опасаясь, что она снова исчезнет, ускользнет. Губы женщины все больше и больше расправляются в улыбке, приобретая форму, готовую для поцелуя. Мужчина уже готов сделать это публично, но женщина тактично удерживает его, совершенно откровенно говоря: “Для поцелуев нам лучше найти другое место”.
Господи, как просто все дальше идет с тобой! Приходим в мой номер, который я уже успел возненавидеть, а теперь прощаю ему предыдущую, одинокую и мрачную ночь: ведь женщина уже сидит рядом на этой банальной кровати с деревянными спинками. Сидит и не собирается уходить. Закрывает глаза и приоткрывает ротик, который невозможно не прикрыть своими губами. Вкусно! Есть что-то прекрасное в лете…
Тянутся друг к другу тела. С абсолютно одинаковой силой с обеих сторон. И руки мои становятся нашими общими, когда начинают освобождать тебя от одежды. Мы одинаково боимся того, что произойдет. Непонятный, неизвестно откуда исходящий запах — страсти или страха?
“У меня это так редко бывает!” — вырывается из тебя беспомощное, бесконтрольное признание.
“А у меня такого еще и не было никогда”, — про себя говорю я.
Из черного лифчика в наступившую ночь выпадают две маленькие луны. Они у тебя мельче, чем можно было предположить по тебе одетой, поскольку ты носишь все свободное, не в обтяжку. Хочется скорее их защитить, закрыть собственным телом от вползающего через открытое окно ночного мрака…
Откровенность… Вот к чему стремится жизнь, возникшая между нами. Откровенность тел — это только первый, маленький, пятиминутный шаг. На тебя он производит большее впечатление, чем на меня. До меня, как до жирафа, все будет доходить очень постепенно, а ты явно ошалеваешь. И знаешь, почему?
Ты приготовилась к встрече с донжуаном,
“Откуда ты такой ласковый?” — вопроса твоего я просто не понял. Ничего эксклюзивного с твоим телом я не проделывал, слов каких-то особенных не произносил и вообще был скорее пассивен, чем активен. Ни о чем не думал — вот, наверное, что было не совсем привычным. Ведь если бы я задал себе вопрос: что я делаю? — то, наверное, пришел бы в ужас, и тогда не было бы между нами столь нежной безмятежности.
Ветер подул с северной стороны, в окно входит прохлада, тактично и осторожно разделяет наши тела, так смело прилипавшие друг к другу. Влага, которой мы обменялись, уже подсыхает, легкий холодок заполняет пространство между нами. Робко, как впервые, начинаю я прикасаться к тебе, ты трогаешь меня — чуть-чуть смелее, но тоже деликатно. Нам не хочется фамильярничать, нам хочется церемониться друг с другом, чтобы вторая встреча, если она назреет, так же ошеломила, как первая.
Ладонь моя пускается в долгий путь от твоего колена вверх. Медленно-медленно: каждый шажок — не более миллиметра. Тебе нравится эта незатейливая игра, мы оба притворяемся, что просто не знаем, к чему приводят подобные шалости. Что дальше-то будет?
А вот что: когда мои трепещущие пальцы поднимаются до определенного уровня, ты внезапно берешь их под арест, сомкнув белые полноватые бедра. “Все! Теперь не отпущу! Ни-ко-гда!” Именно в таком положении тебе становится удобно рассказывать про себя все-все.
5. — ЭТО БЫЛО ТАК КРАСИВО
Очень красиво меня соблазняли. Да! Он был художник и все делал в высшей степени художественно. Я на втором курсе стала писать работу о русском импрессионизме и на зональной выставке с его картинками встретилась. Сюжеты простые, наши новгородские: Ярославское дворище, Юрьев монастырь. Все внятно, узнаваемо, но с легким импрессионистическим акцентом. Не в осенне-зимней лиловой гамме, а в летней, розово-оранжевой, чувственной такой. Сейчас это и посмотреть нигде нельзя, все пребывает в частных американских коллекциях.
Свободный был человек — не стеснял себя определенным местом жительства. Жил — везде. Жены венчаные-невенчаные, дети брачные-внебрачные — по всей нашей необъятной стране. Я к нему первая пришла, весной, в Юрьево, где он вместе с веселыми картинками своими обитал в деревянном домике. И за полгода очень многому научилась — во всех смыслах.
Научилась я картины читать, понимать. Находить такой угол зрения, когда все становится вмиг ясным — без всяких там охов и ахов, без искусствоведческих ля-ля. И сама побывала картиной — правда, не до конца.