Новый Мир (№ 1 2010)
Шрифт:
дамы идут, не слышат,
как плавниками-ветками
снулые клёны дышат
на безымянном кладбище,
то бишь овечьем пастбище…
13.1Х.2009
* *
*
В рост крапива возле развалин храма
обжигала локти, цеплял
А когда подрос, вразумляла мама,
провожая сына в Москву: “Не пей”.
Твердо помнит живность свои зимовья,
только не такой человек как я,
не однажды тропы и изголовья
поменявший, волны, любовь, края,
наконец, совок и его предзонник.
Посему заложник своей судьбы
в оскуденьи послевоенных хроник
различаю звук духовой трубы.
Ведь тогда не колокол наших предков
провожал, собравшихся за порог,
словно данников воронья на ветках...
В изначально сумеречный денёк
потускнел и кажется каждый атом
не оригиналом, а дубликатом.
* *
*
По-мышиному
беспробудная
шуршала за полночь непогода.
А теперь позёмка ложится скудная
на ржавую персть и пятна йода.
Где одинокие, где во множестве
яблоки в терниях голых веток
твёрдо свидетельствуют о мужестве
долгой осени напоследок.
Мы раньше времени слёзы вытерли,
как вдруг камлавшая у огарка
занемогла в одночасье в Питере
его сирена, вернее, парка.
С ней перекличку свою затеивал
при чайках около океана
я год назад
и тогда ж просеивал
крупу миров в пелене тумана.
Спасаться ею она приучена,
как лучшим снадобьем из аптечки.
Её
теченьем Невки и Черной Речки.
Сомнамбулически в ту же сторону
иду то быстро, то оступаясь
и золотому кресту и ворону
на нём
с надеждою поклоняясь.
4.1Х.2009
Тайный язык птиц
sub I /sub
Саша, парень лет двадцати пяти, худой, нескладный, на открытой галерее второго этажа сидит и слушает птиц. Астрахань, весна. Галерея старая, вокруг внутреннего двора старого дома. Часть ее когда-то была застеклена, облезлые рамы и сейчас на месте, но квадратики стекол уцелели лишь в двух-трех фрагментах орнамента. Красные шелудивые крыши, истоптанный, вдоль и поперек завешанный бельем двор, дерево акации. Там, внутри листвы, две горлицы — вьюрр! вьюрр!
Порыв ветра на галерее. Книга, как крыльями, встрепетнулась страницами.
Страницы прижимает ладонь. Под ладонью скрывается изображение птицы. Старинный «Атлас птиц».
Так же под порывом ветра «вспархивает» белье на веревке.
Голоса во дворе.
Скрипы дверей.
Тявканье собачки.
Вообще, ощущение населенности двора звуками, жизнью, людьми… Характерные интонации дикторов и музыка радио, звон дешевой посуды, какие-то разговоры и ссоры различимы в хаосе населяющих двор звуков. Два или три кошачьих силуэта, как статуэтки, темнеют в разных местах галереи.
Окно в скорлупках облупившейся краски.
— Штору прикрой (женский голос).
Линялая занавеска задвигается.
— А чего это он там? (Мужской.)
— Да так, сидит. Погоди... Да что...
Женский смех. Мужское урчание, похожее на воркование голубя. Потом — шорох, возня. Тишина.
На галерее — старый стол. Цветы в граненом графине, как на картине Петрова-Водкина.
Ритмический скрип железной кровати.
Два голоса, внятных, несмотря на открытость, продуваемость всего двора звуками, стонут и рычат от финального наслаждения.
Чуть стемнело.
Молодой крепкий мужчина, Федька, выходит через одну из многочисленных дверей, опрокидывает ведро, которое с грохотом катится вниз, — «Черт!» — хватается за ручку дешевой детской коляски и, потерев ушибленную ногу, спускается, толкает дверь общего нужника.
— Погодь! Погодь! — кряхтит старушечий голос.
Интерьер бедной комнаты. Постель еще разобрана, но девушка уже оделась. Это Валя.
— Я схожу, пожрать что-нибудь куплю, — говорит Федька, вынимая из карманов и пересчитывая смятые деньги. — Или, может, в город сходим? — предлагает он, видя, что деньги, хоть и мятые, еще есть. — Зарплата завтра. Живем однова!