Новый Мир ( № 10 2013)
Шрифт:
— То есть у вас есть устойчивое представление о том, что происходит сегодня в российской детской литературе?
C. М. Думаю, есть, особенно в подростковой. Во многом и потому, что меня постоянно включают в жюри конкурса имени Сергея Михалкова, а это сегодня, наверное, самая мощная по охвату и своим финансовым возможностям премия.
— Хочу продолжить разговор о вашей собственной работе. Скажите, насколько трудно писать для сегодняшних детей, вот именно в этом времени, которое по сравнению с предыдущим изменилось во многих отношениях. Что-то,
C. М. Это важный и сложный для меня вопрос — как работать с этими детальками и приметами времени, из которых любая проза и состоит. Смотрите, мы перечитываем «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. Все вроде бы хорошо, но нет уже ни этих управдомов, ни женщин-маляров, которые приходят делать ремонт… Сейчас таджики приходят. Но рассказы-то по-прежнему хороши!
С другой стороны, возьмите, например, «Он живой и светится». Вот этот самосвал в самом начале истории, за который друг Мишка отдал живого светлячка в спичечном коробке, — ведь этот грузовичок — невероятная для детей драгоценность. А сейчас для них что может стать драгоценностью? Какой-нибудь айпад?..
М. Я. Многие детали, действительно, не работают, хотя не это, я думаю, главная проблема. У меня, кстати, есть параллельный пример со стихами. Я читаю ребятам Маршака: «Дети нашего двора, / Вы — его хозяева, / На дворе идет игра / В конницу Чапаева. // Едет по двору отряд, / Тянет пулеметы. / Что за кони у ребят — / Собственной работы!...» И дальше: «Дети нашего двора, / Чкаловского дома, / Улетали вы вчера / Вдаль с аэродрома…».
Они же смотрят на меня и совершено не понимают, что за Чкаловский дом такой. А в одной школе мне сказали, что «дети нашего двора» — это дети местных бандитов, понимаете? Ну хорошо, со стихами попроще: можно клюнуть на звук, на ритмику, на все это оформление. Но детали-то все равно не работают, как не работает, например, «Школа» Агнии Барто. Замечательные стихи, а не работают. Так что включать их в антологии я, может, и буду, а вот читать вслух или брать для каких-то примеров — вряд ли.
— А может, ребенку сначала объяснить все эти детали, как-то ввести его в контекст? Я пробовал так делать с «Детством Никиты», с Гайдаром.
C. М. Я думаю, что даже и предупреждать не нужно. Ребенок ведь — не дурачок, и самое ценное в рассказе он все равно для себя возьмет, вот как этого светлячка из Драгунского. И потом, это же интересно, такое путешествие в прошлое. Ну разве не интересны удивительные детали школьного быта в «Серебряном гербе» у Чуковского?
Мои книжки, наверное, отчасти старомодны, они одной ногой стоят как бы в том времени, а другой — в этом. Но я себя специально не насилую и не под что не подстраиваюсь: пишу так, как подсказывает интуиция, какой-то внутренний голос. Кстати, очень помогают встречи с детьми: и когда я им читаю вслух еще не опубликованное и просто — общение.
— Ну хорошо, а вещество сатиры вам присуще? Я очень внимательно читал рассказ «Президент» в последнем сборнике «Включите кошку погромче» — о том, как девочка оказалась в утреннем
C. М. Конечно другое. Детская литература не должна быть злой. Многие сатирические стихи Агнии Львовны и Сергея Владимировича не выживают, вероятно, именно потому, что это сатира. Ну, как в «Девочке рёвушке»: «…на тебе от сырости плесень может вырасти». Ну и за что ты так дразнишь ребенка? Он этого не любит и не прощает.
Но это еще и время такое было. Когда я работал в «Ленинских искрах», там тоже с чем-то воевали — с двойками, к примеру. Моя жена так и говорила: «Ну что вы все время воюете? Живите мирно».
М. Я. Задача детского писателя, если он пошел по этому пути, — научить ребенка юмору, иронии — если иронии вообще можно научить.
— Все-таки ирония — это палка о двух концах.
М. Я. Понимаю, но давайте попробуем сказать точнее: научить самоиронии, а это великая вещь! Научить ребенка посмотреть на самого себя.
— Вспоминается застрявший в лифте махотинский Коля: «…и все перечитывал / Слово „козёл”, / Которое / Только что / Сам нацарапал».
C. М. У меня были, помню, моменты какого-то взрослого возмущения, которые я отчасти перенес в детскую поэзию, например, вот в этой «Собачьей шапке»: «Хвастал Орлов долгожданной удачей / Выгодно купленной шапкой собачьей. // В школе рассказывал он без утайки, / Что всех теплее сибирские лайки, / Могут в любые морозы согреть. // Я не могу на Орлова смотреть!».
Это совершенно реальная история, вплоть до фамилии.
М. Я. Но дело в том, что это никакая не сатира!
— Это драма…
М. Я. ...причем, совершенно четко увиденная.
— На задней обложке книги «Вирус ворчания» написано: «Недавно один из критиков заметил, что Драгунский и Голявкин с удовольствием пожали бы ему руку. И это справедливо: писатель продолжает их традиции, его герои — сегодняшние ребята. Говорить их языком, писать о них с любовью, юмором и грустью, труднее, чем о персонажах выдуманных. Не каждому это удается. Наверное, поэтому детской литературы о наших юных современниках не так много».
Я, когда первый раз это прочитал, даже немного обиделся: ведь и мне в голову пришли именно эти имена, ну, еще Сергей Вольф, наверное.
C. М. Этот критик — Валерий Михайлович Воскобойников (оба смеются. — П. К. ). Видите, речь идет об узнаваемых героях. В том же самом «Костре», где я работал, мы обычно в последнем номере года, в декабре, печатали анкету. И один из вопросов этой анкеты был такой: «О чем или о ком вы бы хотели почитать в будущем году?». Девяносто процентов читателей отвечали: о себе или о своих друзьях. Им интересно читать про себя.