Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:
Насчет “впервые” — это, простите, все же некоторое преувеличение. Интерес к несловесным аспектам прошедших времен — одна из самых ярких черт нынешней интеллектуальной моды. Достаточно вспомнить двухтомник “Ароматы и запахи в культуре”, выпущенный четыре года назад издательством “Новое литературное обозрение” (на который, кстати, Лапин активно ссылается), и появившуюся еще раньше, в 2000-м, тему 43-го номера одноименного журнала — “Социология чувств: запахи” (вошедшая туда выдержка из “Экскурса о социологии чувств” Георга Зиммеля касается, кстати, и восприятия звуков).
В любом случае, однако, попытка описать время (и вместе с ним — физиогномию города)
Беда в другом: перед нами — всего лишь большая компиляция: материал, тщательно вычитанный в разных источниках и упорядоченный хронологически. Интерпретирующая работа с материалом не проводится в принципе: не происходит реконструкция смыслов, попытка истолкования их взаимосвязей, оценок, в свете этого — состояния культурного целого и его динамики. Только описание происходившего — и простейшие связывания причин и следствий. В эпоху конного транспорта, например, “ольфакторную доминанту” города составлял запах конского навоза, а с появлением автомобилей стало, представьте себе, пахнуть бензином. При царе в городе били в колокола, пришли атеисты-большевики — колокола отменили. Кто бы мог подумать.
Кроме того, здесь есть некоторая принципиальная неправда. “Запахи и звуки, — пишет Лапин, — находят предельно малое отражение в источниках” (в силу, видите ли, “гегемонии визуального восприятия мира”). Да если бы это было так, он бы вообще ни слова не написал ни о чем, кроме своего личного опыта! Описаниями запахов и звуков переполнена и художественная литература, и мемуары, которые автор сам привлекает во множестве. Слово давно и прекрасно научилось передавать и запахи со звуками, и, главное, их смысловые и эмоциональные компоненты. С которыми автор, увы, работает минимально.
В книге и вправду можно вычитать очень много интересного. Одно непонятно: при чем тут наука? Лирика, образы и метафоры — да, есть в большом количестве. Еще представлены наукообразные общие места типа “комплексное воздействие акустических и ольфакторных впечатлений вкупе с впечатлениями визуальными имело большое значение для формирования представлений об устройстве мира и их собственном месте в нем”. Ну почему бы не реконструировать эти представления, продемонстрировав механизмы, с помощью которых запахи способствуют их складыванию? Почему бы не раскрутить любой запах как смысловой “клубок”, как не просто факт обоняния, который и у собак присутствует, но как сложное образование культурно детерминированного сознания? Так нет же.
Не естественнее ли было бы выполнить работу художественного типа — написать лирическое эссе? Совершенно ведь полноценный жанр, с очень большими возможностями. И чувствуется, что это у автора получилось бы.
Впрочем, не будем чересчур категоричны. Все же работа собирания материала (большого!) воедино чего-нибудь да стоит. И результат ее способен, не сомневаюсь, не только послужить удовлетворению непрофессионального читательского любопытства (что, кстати, уже само по себе хорошо), но и дать толчок настоящему культурологическому осмыслению.
1 Самое, пожалуй, суровое из них принадлежит винному журналисту и сомелье Биссо Атанасову, обнаружившему у Костюкович грубые неточности и незнание элементарных, с точки зрения критика, вещей <http://bisso.livejournal.com/64101.html>. В своей суровости оно, однако, переходит в прямые личные обвинения,
2 <http://www.e-conference.ru/modules.php?name=News&file=article&sid=4235>; см. также: http://www.sgu.ru/faculties/philosophic/Nauka/Konf/docs/Perm.doc
ЗВУЧАЩАЯ ЛИТЕРАТУРА. CD-ОБОЗРЕНИЕ ПАВЛА КРЮЧКОВА
ВОСКРЕШЕНИЕ ЗВУКОМ
(Публичная демонстрация аудиозаписей)
Голоса за холмами!
Сколько их! Сколько их!
Давид Самойлов.
В наших предыдущих обзорах мы старались не отступать от представления тех или иных записей, опубликованных на современных носителях — на компакт-дисках. И даже если текст приобретал почти характер воспоминания о звукоархивисте (Л. Шилов, С. Филиппов) или поэте (Б. Чичибабин, А. Дидуров) — рассказ об аудиоизданиях был либо стержнем, либо пунктиром, “цементом” обзора. Мы рассказали о десятках CD, в том числе уникальных, что называется, коллекционных, выпущенных в количестве нескольких экземпляров. Благодаря журнальным страницам и нашей рубрике читатель узнал и о существовании звуковых архивов и хранилищ, о звуковых изданиях просветительского характера, о растущей связи звукоархивистики с филологией и литературоведением.
Короче говоря, все хорошо, кроме одного: за два с половиной года я так и не поделился с читателем самым главным, заветным своим соображением-вопросом: возможно ли всем этим пользоваться широко и публично, передавая аудиозаписи ббольшие полномочия, нежели классическое приложение или дополнение к тому или иному литературному “мероприятию”, например, вечеру памяти? А между тем такие опыты у меня уже были, и я решаюсь поделиться своими — уже отстоявшимися — впечатлениями от одного из них.
Но прежде — еще несколько слов о феномене воздействия аудиозаписи на слушателя. Отталкиваясь от собственной реакции, скажу, что аудиозвук на меня, например, воздействует сильнее, нежели видеозапись. Когда, скажем, на литературном вечере, посвященном памяти какого-то писателя, на экран выводят фрагмент документального фильма о нем или даже домашнюю видеосъемку, не предназначенную допрежь для посторонних глаз, мои отношения с этим документом определяются как-то сразу. Вглядываясь в эти кадры вместе со всем залом, я остаюсь в старом смысле слова — наблюдателем, между мною и видеорядом нет никакого напряжения, я просто смотрю то, что мне предлагают. И моя реакция, какой бы бурной (предположим!) она ни была, рождается сразу по ходу просмотра.
Включение голоса — другое дело. С первого же звука я подсоединяюсь к таинственному, почти мистическому процессу воскрешения. Я не вижу героя, и мне волей-неволей приходится совершать над собой какое-то усилие по реконструкции его физического и, главное, душевного облика. Герой как будто нарочно не выходит к микрофону, он словно бы спрятался за кулисой, за сценой, за временем и пространством. Но он наплывает на слушателя звуком, за которым — очертания его душевного портрета.