Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:
— Я рад за вас, бодрые покойнички. Ловко же вы играете в жизнь, — сказал Сизов и направился в дом.
— Куда же ты?
— А наполнить флягу. Самое время хлебнуть винца.
Да, на Итаке он стал попивать. Трезвенником, понятно, он не был, страннику надо и подкрепиться, но тут он откручивал крышечку с фляжки гораздо чаще, чем делал раньше.
Причина была, несомненно, та, что все ощутимее нарастало чувство какой-то неясной угрозы. На острове, на котором когда-то он появился на белый свет,
Не сразу услышал он голоса, которые раздавались снаружи. Нестор беседовал с Поликсеной. Сизов не спеша подошел к окну, застыл и увидел, как Поликсена небрежно взлохматила голову Нестору. Потом осведомилась, зевнув:
— А где же Сизов?
— Наполняет фляжку, — откликнулся Нестор.
Она вздохнула:
— Опять? Только этого не хватало.
— Тоскует.
— Не все же такие, как ты.
Нестор спросил:
— А чем же я плох?
— Тем, что ты слишком хорош, мой милый. Слишком воспитан и деликатен. Слишком легко от меня отступился.
— Этого ты не можешь знать, — меланхолично заметил Нестор. — Я попросту сохранял лицо.
— Ну да, разумеется, разумеется, на всех поворотах, при всех обстоятельствах главное — не потерять лица. Чем нынешние умней Менелая? Важнее лицо сохранить, чем любовь, — сказала она со смутной улыбкой. — Так муж мой тоскует? Такая тоска наносит мне большую обиду.
— Он мне не нравится, Поликсена, — проговорил озабоченно Нестор. — Как бы наш друг не наделал глупостей.
Она нахмурилась и сказала:
— Возможно, он их уже наделал. Тоскует? Можешь сказать ясней?
— Могу. Но давай отойдем от дома. У дома есть стены, у стен есть уши.
6
Он вспомнил свои молодые ночи, когда так сладко изнемогал в умелых объятиях Поликсены. И грустно покачал головой. Даже тогда, в ночном исступлении, не покидала несносная мысль, давняя, жгучая, неотвязная, что там, за поворотом волны, грохочет неведомая Вселенная.
И это — Вселенная улыбается, когда он встает на заре с постели, она подает по ночам сигнал желтым бесшумным звездопадом. И что же подсказывает ему небо? Все то же — что время его уходит. Что ночь за ночью и день за днем оно стремительно убывает.
Так длилось, пока в одну из ночей не сел он в лодчонку и не уплыл. А после настала другая жизнь. Сперва он познавал этот мир, потом он его преобразовывал. И только спустя уже много лет смекнул, что не сумел ни узнать его, ни изменить его, как хотел.
От
— Сизов! Ты дома?
— Где же мне быть? Ты, Поликсена? — спросил Сизов.
И вышел, отхлебывая из фляги.
— Знаешь, чего не прощает женщина? — спросила Зоя. — Надо бы знать. Когда ее, бедную, называют именем, принадлежащим не ей. Быстро же ты забыл мой голос. Хватило и двух десятилетий.
Он вынужден был себе признаться, что это сопрано первой любви не пробудило в его душе ни ностальгии, ни умиления — пусть даже достаточно литературных.
Не то что голос его жены, голос неверной порочной женщины, из-за которой он много мучился, много бесчинствовал и безумствовал. Ее-то неторопливый голос рождал в Сизове мгновенный отзвук, даже сейчас, двадцать лет спустя. “Странно устроен человек”, — невесело думал он о себе.
Он виновато ухмыльнулся:
— Прости меня, Зоя. Я под хмельком.
И положил на ее плечо руку.
— Да, это твоя рука, Сизов. Твоя. Я сразу ее узнала.
Эти слова его напугали. А еще больше — тот вес и напор, которыми они были нагружены. Он постарался свести разговор к непритязательному обмену легкими безопасными шуточками.
— Стыдно. Я не узнал твой голос, ты же — узнала мою ладонь. Каким манером?
— По когтю льва. Как римляне.
— Ты еще помнишь римлян? Латынь из моды вышла ныне. — Он все еще пытался пошучивать.
— У нас она из моды не вышла, — сказала Зоя почти угрожающе. — Это второй язык античности. Нет, не убирай свою руку. Мне нравится ее ощущать. Когда-то ты не был таким трусливым.
— Я вовсе не боюсь тебя, Зоя.
— Тогда припомни, как говорил мне, что имя мое означает жизнь.
Сизову стало не по себе. Досадуя на свою опаску, он сухо ответил:
— Да. В переводе. По-нашему Зоя — это жизнь. Но я давно ничего не помню.
— Ты хочешь обидеть меня, Сизов? — Сопрано первой любви посуровело.
— Я не хочу тебя обидеть. Я просто давно уехал с Итаки и подзабыл, как тут разговаривают.
Она усмехнулась и сказала:
— Теперь ты хочешь обидеть Итаку. Этого тоже не стоит делать. Лишь на Итаке могла я выжить, когда ты предпочел Поликсену.
— А я-то поверил, что в самом деле здесь незлопамятны и неревнивы.
— А так и есть, — подтвердила Зоя. — Лишь на Итаке возможна дружба между твоей женой и мною. О ревности, конечно, нет речи. Однако никто не запретит мне сравнивать себя с Поликсеной. Вот я и сравниваю, дружок. Мечтаю понять — в чем ее преимущества? В том, как она колышет бедрышками? В этой ленце? В особой грации, с которой она разводит ножки? Длинные, длинные!..