Новый Мир (№ 2 2008)
Шрифт:
Значит, другого пути не было.
Но путь этот совершенно определенно был гибельным.
Скуля, он опять пробежался по берегу до самого устья потока.
И здесь его осенило!
Река-то оставалась прежней!
Конечно, это была бурная горная река, тоже довольно опасная в своем стремительном течении. Но все же ее напор и дикость не шли сейчас ни в какое сравнение с напором и дикостью селя. Там, где они встречались, река волей или неволей принимала в себя все те дары, что бешено швырял ей сель, — грязь, камни, ветви
Нужно было плыть по реке! А ниже того места, где она встречалась с селевым потоком, можно будет выбраться на берег!
— Что он носится? — сказал один из растерянных людей у моста. — Сумасшедшая какая-то собака!
Паланг пробежал полосу галечника и с размаху бросился в воду.
5
Старший лейтенант сидел на поломанной скамье под покосившимся грибком. Он курил, с отвращением смотрел на окна одноэтажной казармы, большая часть стекол в которых была выбита, и думал о своей незавидной судьбе.
То есть что значит — незавидной? Как правило, человеку только собственная судьба кажется таковой. Что же касается чужих судеб, то почти всегда находится повод в чем-нибудь им позавидовать. Поэтому очень даже вероятно, что кто-то иной просто все глаза проплакал, завидуя судьбе этого самого старшего лейтенанта.
И впрямь. Сам по себе хорош — недурен с лица, строен, белозуб, шевелюра густая, хоть и коротко, по-офицерски, стриженная. Жена у него — красивая, работящая. Родители, слава богу, живы-здоровы. Братья — все как на подбор!.. Трое детей — мальчишки-погодки, старшему четыре... Их корень вообще только мужиками и прорастает. Бабушка даже, бывает, вздохнет притворно — мол, что за напасть, одни парни! надоели мне ваши драчуны! хоть бы внучку-девочку кто подарил, чтоб было кому косички заплетать!..
А главное, он — человек службы, а это значит, что государство его без призора не оставит. Другой хоть с голоду сдохни — а у него, служивого, всегда будет какой-никакой паек и, худо-бедно, обмундирование.
Ну как такому не позавидовать?
Но сам старший лейтенант смотрел на вещи иначе.
Все это его не радовало, поскольку казалось само собой разумеющимся. Вообразить же, что его жизнь в любую секунду может покоситься и даже обрушиться, ему не приходило в голову. Он не думал о том, что кажущийся неразрывным поток жизни в действительности состоит из бесконечного числа микроскопических событий, похожих на подбрасываемые и падающие монеты; упав, то есть случившись, они приводят к определенным, единственно возможным последствиям; однако, пока монета еще летит, нужно помнить, что с одинаковой вероятностью она способна упасть как одной, так и другой стороной, и тогда последствия, столь же определенные и единственно возможные, окажутся иными — и кто знает, какими неприятностями, а то и ужасами обернется в этом случае жизнь?
Нет, его волновали иные материи. Его обошли при раздаче повышений, традиционно происходящей в апреле каждого
То есть что получается? Получается, что все кругом — пустые слова! Все тебя хвалят за инициативность, ты на хорошем счету у начальства, оно тебя сует во все дырки, поскольку в тебе уверено, — а как дело доходит до повышения, так давай деньки считать?!
В общем, это его страшно злило, и уже недели две он чувствовал в себе, с одной стороны, раздраженную угрюмость, чего прежде за собой никогда не замечал, а с другой — все прикидывал, как бы ткнуть в глаза начальству, что оно, прокатив такого хорошего парня при раздаче повышений, повело себя мелочно и глупо, — но ничего путного в голову не приходило...
Старший лейтенант (фамилия его была, скажем, Рахимов) поднял голову и увидел подходившего к грибку своего приятеля — тоже старшего лейтенанта по фамилии, скажем, Буриев.
— Что пригорюнился? — весело спросил Буриев. — Бодрись! Солдат должен быть бодрым! А вдруг завтра оппозиция нагрянет? Как такой унылый будешь воевать?
— Ага, воевать, — буркнул Рахимов, в силу сосредоточенности на своих обидах совершенно не желавший подхватывать оптимистическую и бодрую интонацию товарища. — Развоевался!.. Знаешь, сколько времени мы провоюем, если, допустим, завтра сюда нагрянет хотя бы... да хотя бы батальон оппозиции?
— Ну? — заинтересовался Буриев.
Рахимов сощурился на солнце и сказал:
— Двадцать минут ровно.
Буриев захохотал.
— Зря смеешься, — пожал плечами Рахимов. — Я считал. Вот смотри. Первое. В бригаде двадцать шесть бэтээров. Про два из них точно известно, что они уже никогда никуда не поедут. Так?
— Ну, — кивнул Буриев.
— Про остальные что скажешь?
Буриев было задумался.
— Ничего не скажешь! Потому что их боеготовность нельзя проверить — нету ни солярки, ни аккумуляторов!.. Но если честно... — Он мечтательно сощурился на солнце. — Если честно, то, думаю, из них тоже не многие двинутся... Так что придется воевать на одном энтузиазме... — Он строго посмотрел на Буриева и спросил: — Знаешь, что это такое?
— Да отстань, — отмахнулся Буриев. — Все я знаю...
— Нет, не знаешь! — возразил Рахимов. — На энтузиазме — это когда нужна пушка, а пушки нет. И приходится амбразуру грудью закрывать. Понял?
— Ладно, ладно, — отмахнулся Буриев. — Вот любишь ты объяснять, что и без тебя всем известно!.. Я вообще-то что хочу сказать... Пес-то этот... ну, у ворот-то который сидит! — уточнил он. — Так он так у ворот и сидит!
— Сидит? — вяло удивился Рахимов и бросил окурок в середину автомобильной покрышки, заменявшей в воинской части пепельницу.
— Сидит! Пятые сутки пошли!
— Ну и хрен с ним, — пожал плечами Рахимов. — Пусть сидит, коли охота...