Новый Мир (№ 2 2009)

Журнал Новый Мир

Летом было принято ездить к морю. Геленджик — загляденье!

Если бы только столовые были почище и еда повкусней.

Но с тобой было чтенье, и со мной было чтенье,

То есть встреча произошла, когда мы еще ничего не знали о ней.

* *

*

“Библиотека

поэта”.

Будучи редактором ее

(До меня был Тынянов, Груздев, Базанов, Орлов, Прийма и так далее, и это

Удивительно мне качество мое),

Кое-что я понял: посмотри на книги,

Выстроившиеся в ряд.

Этот гениальный, тот великий,

Кто-то выдающийся, а кто-то просто внесший свой,

пусть очень скромный, вклад,

И ни одного пропущенного нами

В веке девятнадцатом, по крайней мере, нет.

Назовите! Нет такого. Все — перед глазами,

Издан каждый, если он пусть слабый, но поэт.

Словно время — солнце незакатное, в зените,

Не имеющее отношенья к моде и календарю.

Высший судия. Тут места нет обиде.

Даже Шаликов замечен, даже Деларю.

— Так что не печальтесь, а пишите, —

Молодым поэтам в утешенье говорю.

 

 

Акцентный стих

 

Акцентным стихом писал Маяковский,

А до него Кузмин.

У Маяковского получался стих ошеломительно-броский,

У Кузмина — утешительно-тихий, как при разговоре один на один.

Наверное, мне приснилась эта фотография Маяковского в майке.

Кто-то его обидел, “мучая перчатки замш”.

А Кузмин написал: “…когда вы меня называете Майкель”,

Так мечтательно, так непохоже на выпад или демарш.

А потом тот же слог я увидел в руках поэта

Восьмидесятых годов, —

Он фиалкового показался мне нежного цвета:

Николаева —

что за фамилия стертая, но ведь и Кузмин за себя постоять

не готов.

И когда об акцентном стихе говорил я с Бродским,

Он сказал, что на строфику стих не рассчитан такой:

“Александр, понимаешь, поэтому вязким и плоским

Мне он кажется”; я возражал: “Ты не прав, дорогой”.

А как чудно он в интонационную укладывается теорию,

А какая в длине его строк мне слышна затаенная грусть!

Я как будто зашел на участок чужой, на чужую забрел территорию:

Погуляю еще — и вернусь.

 

 

2

* *

 *

Соседа узнаешь на лестничной площадке,

Бухгалтершу — в ее бухгалтерском углу, —

На улице они с тобой играют в прятки,

Не узнаны тобой, укутаны во мглу,

Здороваются… кто бы это был? В тревоге

Промедлишь, с толку сбит системою зеркал.

Проходят стороной, как греческие боги,

В обиде на тебя, что ты их не узнал.

Обида тем сильней, что ты — сама любезность

При встрече с ними там, где быть они должны.

Как важен антураж, как их меняет местность,

Завесою какой от нас отделены,

Какой глубокий сон, как много в нем печали,

Всех словно по реке сплавляют, как плоты.

Подумаешь: а как тебя они узнали?

Приветливей, добрей, внимательней, чем ты?

 

* *

 *

Зевс-громовержец, Афина — умней ее нет, —

Гера-ревнивица и Аполлон-кифаред,

И вороватый Гермес, и Гефест, и другие

Спорили, бегали, прыгали, рано, чуть свет,

Гневались, прятались, кутались в плащ, всеблагие.

Под небосвод невзначай подставляли плечо,

Пили, хитрили и мненье свое горячо

Высказать на олимпийском спешили совете,

В смертных влюблялись, дурачили их, что еще?

Громко смеялись, что верно, то верно, как дети.

Нравилось им наблюдать, как берут города,