Новый Мир (№ 3 2007)

Журнал Новый Мир

вот она щелкнула ржавым курком,

вот она ухнула в грудь кулаком,

плевое дело! — прошла по струне

и зазвучала на той стороне…

 

* *

 *

Говори, говори, окрути с повинной

травой, с полынной землей заодно,

в оправданье целого — стань половиной,

левой

или правой — знать не дано.

Говори, говори, утешай дорогой,

расцветут фонари — наклони лицо,

и вернется эхо беседы строгой

на круги своя, на твое крыльцо…

 

* *

 *

Пусть на семи ветрах знобит

во дни иные —

да придут в руки без обид

плоды земные;

да будет полон кузовок

с лихвой и с краем;

да будет райский островок

необитаем;

да обнесут снега его

слепящим пухом,

и мы узнаем, каково —

единым духом…

* *

 *

Где ложок не прокосят —

выгорают цветы.

Эту летнюю проседь

замечаешь и ты.

Хороша ли примета —

покачать на руках

это облако света

на сухих стебельках?..

 

* *

 *

В молчанье — горы сдвину,

а речь на интерес

жива наполовину,

как будто бы словес

еще хватает пышных,

но звук уже не тот

за вычетом неслышных

заоблачных частот.

 

Тургенев в Баден-Бадене

Сердце надменное солнце туманное

обыкновенное и неустанное

шибко желанное да невезучее

даром участья и волею случая

самое давнее самое ровное

нет не дыхание слишком подробное

грубое тайное крепкое длинное

хмеле-ячменное солодо-тминное

гиблое горькое светлое пенное

сердце туманное солнце

надменное.

 

* *

 *

Уверена —

ты плачешь обо мне,

мой ангел в поднебесной глубине.

Но кто услышит? —

Далее,

на дне —

сверхзвуковые молнии одне…

* *

 *

Ни жена, как водится, ни вдова —

ниже всех склонилась к летейским водам,

прядью не касается лишь едва…

Пядью ли последней — когда под сводом

задыхаются, — мерой ли дорожат,

меркнущее озеро озирая?

…Не жена — и обод кольца разжат.

Даже не вдова...

— Отойди от края.

Матисс

Глава тринадцатая

В ПУТЬ

 

LXVII

В эту зиму был еще февраль впереди, и морозы февральские — стало быть, не раз еще он увидит этих бомжей. Он не знал, как их зовут, но сейчас, глядя на них из машины, почему-то решил, что теперь ему непременно нужно узнать их имена, во что бы то ни стало. Это будет его первым шагом… — куда, было неизвестно, но вот уже полгода он постепенно погружался в этот сладкий омут неизвестности, очень знакомой всем холодным самоубийцам, беглецам и когда-то, когда они еще были, — путешественникам-первооткрывателям.

Рост — вот главное, в чем он сомневался, — в своем росте. Непонятно было, сможет ли он выжить среди бомжей с таким ростом. Ведь лучше всего выживают невысокие и сухие типы, отлично переносящие голод и физическую нагрузку. Подобно танковым войскам и воздушным силам, улица отсеивает своих рослых призывников.

Он специально ездил на Комсомольскую площадь, платил втридорога за парковку — и пытливо обходил все привокзальные закоулки в поисках рослых типажей. Куда он только там не забирался. Казанский вокзал оказался полон катакомб, нескончаемых тускло освещенных тоннелей, провонявших мочой, ведущих то к завокзальным товарным платформам, то к залежам списанных турникетов, разменных автоматов, то к задичавшим, разворованным складам, затхлая пустошь которых терзала, пугала, вызывала тот торопкий бег сердца, который норовил — и вдруг выплескивался в ноги, сообщал им спорость ,  — и страх унимался только полной выкладкой, во всю дыхалку, прочь, прочь. Когда двигаешься — не страшно, движение — облегчение бытия, вот так побегаешь — и вроде бы все хорошо. Крысы метались вдоль этих гранитных плоскостей, бежали, шаркая, с задранными хвостами, пуская писк по ниточке. Куда торопились, на что столько трачено гранита? В одном месте Королев наткнулся на трех бомжей, игравших в детскую “рулетку”. Вместо фишек, которые ставили пизанскими столбиками у беготни легкого пластмассового шарика, они использовали стародавние метрошные жетоны — из желтого сцинтилляционного пластика, фантастично мерцавшего в сумраке…