Новый Мир (№ 3 2010)

Журнал Новый Мир

 

Александр Павлов. Съешьте мои шорты. — “Русский Журнал”, 2009, 18 декабря <http://www.russ.ru>.

“Медленно, но верно сериал [„Симпсоны”] пришел к тому, что превратился в атрибут „консервативной эпохи”. Когда он только появлялся, то поистине мог казаться „революционным продуктом”: его поносили консерваторы за то, что он подрывает семейные ценности и иронизирует относительно религии. Зато „бунтующая молодежь” была в восторге от революционера-нигилиста Барта, дружно скандируя: „Съешь мои шорты!” Барбара, а затем и ее муж Джоржд Буш-старший неоднократно критиковали сериал за то, что тот изображает семью не такой, какой ее хотели бы видеть консервативно настроенные граждане США (за что Буш впоследствии был жестоко высмеян в одном из эпизодов). Однако сегодня, хотя правые могут с этим и не согласиться, „Симпсоны” становятся (если уже не стали) главным „консервативным”

сериалом. Но почему? Дело в том, что на фоне прочих популярных мультипликационных и тем более немультипликационных шоу, в которых речь идет об „отношениях”, об эмансипированных незамужних женщинах далеко за тридцать, о „калифорнийских блудниках”, о разводах, о вампирах, о докторах со сложным характером, о судмедэкспертах-маньяках и т. д., „Симпсоны” выглядят образчиком консервативной идеологии — едва ли не единственным сериалом, в центре повествования которого находится семья. Тем более семья нуклеарная: работающий отец, домохозяйка-мать, два с половиной ребенка, собака немножечко с приветом и старый маразматик дед, благополучно „сплавленный” в дом престарелых. Причем семья не какая-нибудь, а религиозная, пускай не набожная, как соседи-фанатики, но тем не менее. Конечно, Лиза (средняя дочка) — буддистка, а Гомер и его сын (старший ребенок) Барт занимаются „показухой”, все же все члены семейства усердно посещают церковь по воскресным дням и стараются слыть хорошими христианами. Так что в центре внимания сериала — семья и религия”.

 

Глеб Павловский. Болтовня под Кремлевской елкой. Интервью для редакторов “РЖ” и “Кремль.Орг”. Беседовали Борис Межуев, Павел Данилин, Никита Куркин. — “Русский Журнал”, 2009, 29 декабря <http://www.russ.ru>.

“„Сталин”, „Гайдар” и „Ельцин” сегодня — заурядное бегство от конфликта, от обсуждения рабочей повестки дня. Но подобная невротическая взвинченность говорит о симуляции. Как всегда, наши споры жарки и одновременно безвредны, безрисковы. Никто ничем не рискует, ни репутацией, ни свободой рук. И при этом ни одна из позиций не обсуждает основания, на коих покоится. <...> В современной России сталинизм и антисталинизм, ельцинизм и антиельцинизм — это симптомы рассеянного склероза деполитизации”.

“<...> Сталин бы легко понял нашу реальность. Кто-то сказал, что Ньютон легко бы понял физику Эйнштейна, хотя очень бы удивился. Сталин прекрасно бы понял нашу реальность, которая нам кажется таинственной. Он узнал бы в ней бесконечную игру агентов насилия и разных форм насилия, насильственных проектов и насильственных мировоззрений, в чем он прекрасно ориентировался, поскольку сам пришел во власть из аналогичного бульона. Но я против идеи обсуждать модернизацию в связи со Сталиным”.

“Казалось бы, был исчерпан спектр говорящих смертей, вплоть до последней — убийства священников Даниила Сысоева и Александра Филиппова. Они все удивительно концептуальны и замеряют глубину того, насколько на тканевом уровне весь организм русской жизни прослоен культурой смерти и убийства, как управлением смертью. Это надо понимать правильно. Речь не идет о насилии одного четко обозначенного уровня общества по отношению к другому уровню. Речь не идет о ясном субъекте насилия — оно распределенное, иногда субъект вообще неустановим. <...> И я уверен, что это будет продолжаться и расширяться дальше”.

 

Леонид Радзиховский. Остров, где обитал Гайдар. — “Ежедневный Журнал”, 2009, 28 декабря <http://www.ej.ru>.

“Я теперь не могу их разделить: Стругацких (особенно „Обитаемый остров”) и Гайдара. <...> Такое впечатление, что Гайдар всю жизнь перечитывал „Остров”, да не „перечитывал”, а переживал, проигрывал его снова и снова. Если верно, что вся наша жизнь — реализация какого-то „своего” сюжета, то сюжет Гайдара — „Остров” <...> Если вы внимательно перечтете „Остров” (да и другие „прогрессорские книги”), вы, пожалуй, больше поймете в „реформах Гайдара”, чем если прочтете его собственные книги…”

 

Григорий Ревзин. Архитектура как перформанс. — “АРТХРОНИКА”, 2009, № 12, декабрь.

“Архитектура — искусство позитивное. Ощущения „какая гадость, какая гадость эта ваша заливная рыба” она передать не в состоянии. А это важное ощущение, которое, как говорила Анна Ахматова совершенно по другому поводу, может испытывать каждый, и притом каждый день. И не применительно к рыбе, а шире, вообще, — какая кругом все гадость. Фактически все современное искусство в основном и работало в поле этого важного ощущения, вплоть до самого последнего времени, когда наметились тенденции капитализации и гламуризации. <...> А у архитектуры это не идет. Ну вот представьте себе дом, который своей композицией выражает, что

и место, где он стоит, премерзкое, пластически подчеркивает, что живут тут моральные уроды, а светом и цветом дает ясно понять, как отвратительны в России вечера”.

“Эти стройки — индикаторы. Они показывают реальный уровень эффективности — не так, что мы там встаем с колен и идем своим путем, а вот просто — чего мы можем. И тут не „околоноля”, а просто ноль. В крупных размерах, на особенно значимых, бросающихся в глаза объектах, даже во многом символических, мы демонстрируем: ничего не можем! И ощущается момент какой-то аффектации, для тупых. <...> Ну ничего не получается у нас, дошло, наконец, идиоты несчастные?!! Если рассматривать государство как какую-нибудь коммерческую компанию, которая ориентируется на показатели эффективности, то все это выглядело бы как пиар-кампания за преднамеренное банкротство. Но государство есть мистический аппарат для средоточия народных чаяний.

И оно занято совсем другим. Оно хочет не обанкротиться, а пытаться эти чаяния выразить. Передать всенародное ощущение, что ни фига не вышло”.

 

Кирилл Решетников. Измеряя тонкий мир. Двенадцать лучших книг 2009 года по версии газеты “Взгляд”. — “Взгляд”, 2009, 31 декабря <http://www.vz.ru>.

“ Юрий Мамлеев — „Русские походы в тонкий мир”. В 77 лет самый необычный из русских живых классиков, основатель школы метафизического реализма написал один из лучших своих романов — „Наедине с Россией”, который и составил основную часть этой книги. Романную реальность Мамлеева всегда населяли люди не от мира сего, духовные сталкеры, жаждавшие контакта с Иным. Что-то у них получалось, но за пределы здешнего пространства никто надолго не выходил. Новый роман - первый опыт масштабного описания другого мира. Мир этот оказывается, собственно, Россией, только иной, лучшей, чем здешняя, хотя и не идеальной. Там все так же, как у нас, но мягче, человечней, уютней. В Русскую Державу, расположенную в каком-то очень близком, соседнем измерении, главный герой попадает легко, без мучительных поисков, ведомый девушкой-символом по имени Настя. Мамлеев как бы играет в поддавки с читателем-скептиком. Ну что это за роман? Ноль действия, одни разговоры, программно иллюстрирующие почвенную философскую концепцию автора. Да и нет такого закона, по которому просветленность, открытость и простота должны давать в сумме большую литературу. Однако в случае Мамлеева происходит именно это”.

 

Сергей Роганов. Черные итоги 2009 года. — “Русский Журнал”, 2009, 31 декабря <http://www.russ.ru>.

“Современный многополярный, поликультурный мир глобализации стремительно утрачивает какую бы то ни было определенность по отношению к естественной смерти, к возможности загробной жизни, в целом к такому мировоззрению, в котором смерть и посмертное существование бессмертной души строго упорядочены в структуре мироздания. Современники предпочитают заботиться не о смерти, а о максимально долгой, активной, насыщенной жизни. Поэтому в настоящий период развития человеческой истории не столько отношение человека к метафизике смерти, сколько отношение к смерти известных, знаковых для культуры людей является индикатором уровня самосознания современников”.

 

Олег Рогов. Тайнопись, том четвертый. Вышла новая книга самого “темного” поэта Бронзового века — Михаила Еремина. — “Частный корреспондент”, 2009, 2 декабря <http://www.chaskor.ru>.

“Стихи Михаила Еремина в подавляющем большинстве состоят из восьмистиший, написанных верлибром. <...> Этот формат, как сейчас бы сказали, в XX веке получил право на самостоятельное существование именно как особая стихотворная форма — вспомним циклы „Восьмистишия” Осипа Мандельштама, Ольги Седаковой и Светланы Кековой. Принято считать, что современность стремится к свертыванию поэтического высказывания, к разумному, но непременному минимализму. Но крайняя его форма — одностишие — продолжает восприниматься как эксцентрический жанр, четверостишие тяготеет к развернутому афоризму („Гарики” Губермана), восемь же строк идеальны возможностью синтаксических и семантических игр на малом, но достаточном пространстве. Случай Еремина уникален тем, что поэт нагружает отпущенное ему строковое пространство максимальным объемом информации. Компрессия смыслов достигается разными средствами — и усложненным синтаксисом, и привлечением нехарактерной для лирики узкоспециальной научной терминологии, играми с корневыми созвучиями других языков, использованием иероглифов, макаронизмов, математических формул и цитации. Считается хорошим тоном называть поэзию Михаила Еремина герметической (доступной немногим), но стоит вспомнить и о втором значении этого слова — алхимическом”.