Новый Мир (№ 4 2007)

Журнал Новый Мир

Корней Чуковский. Звучащее собрание сочинений (mp3). [Государственный Литературный музей]. Стихи и сказки. Статьи и воспоминания о Чехове, Некрасове, Репине, Блоке, Пастернаке, Ахматовой, Маяковском. Отрывки из книг “От двух до пяти” и “Живой как жизнь”. Сувенирное издание.

p Издательский центр ЮПАПС.

Общее время звучания 10 часов 12 минут. Составители Л. Шилов, В. Лазутин. Редактор П. Крючков. Звукорежиссер проекта С. Филиппов. Дизайн В. Лазутин.

Вот что представлено на этом диске (именно так выглядит список mp3-файлов и в меню диска, и на задней стороне самого компакта):

1. O

Чехове; 2. О Некрасове; 3. Гений уныния (из книги о Некрасове); 4. О Маяковском; 5. Об Уитмене; 6. Александр Блок; 7. Максим Горький; 8. “Чукоккала”; 9. Анатолий Луначарский; 10. О Валерии Брюсове; 11. Илья Репин; 12. Репин и Маяковский; 13. Репин как писатель; 14. Леонид Андреев; 15. Ираклий Андроников; 16. Анна Ахматова; 17. Борис Пастернак; 18. “Вечерняя радуга”; 19. Самуил Маршак; 20. Михаил Зощенко (выступление на вечере в ЦДЛ, 1965 г.); 21. Короленко в кругу друзей; 22. Из воспоминаний о Куприне; 23. Выступление на вечере памяти Собинова, 1962 г.; 24. Как я стал писателем.

25. “Муха-Цокотуха”; 26. “Тараканище”; 27. “Мойдодыр”; 28. “Айболит”; 29. “Чудо-дерево”; 30. “Что сделала Мура, когда ей прочли сказку „Чудо-дерево””; 31. “Бармалей”; 32. “Федорино горе”; 33. “Краденое солнце”; 34. “Телефон”; 35. “Путаница”; 36. “Крокодил” (часть 3);

37. “Радость”; 38. “Бутерброд”; 39. “Ежики смеются”; 40. “Закаляка”; 41. “Елка”; 42. “Скрюченная песня”; 43. “Котауси и Мауси”.

44. Загадки.

45. “Бибигон”.

46. Отрывки из книги “От двух до пяти”.

47. Отрывки из книги “Живой как жизнь”.

48. Из выступления на II Всесоюзном съезде писателей, 1954 г.

Как видно из этого длинного списка, я несколько отделил критика, литературоведа и мемуариста Чуковского от его более или менее больших стихотворных сказок. А сказочные поэмы, в свою очередь, отделил от стихов совсем малого объема (тут еще и переделки народных английских стихов), загадок и последней большой сказки Чуковского “Бибигон”. Кстати, единственной, написанной им в возрасте “дедушки Корнея” и начинающейся словами “Я живу на даче в Переделкине…”.

То же относится и к отрывкам из его научно-просветительских книг и выступлений.

Самые долгие в этом собрании треки — это выступление “О Чехове” и, вероятно, последнее большое мемуарное эссе Чуковского “Как я стал писателем”, записанное для радио за два месяца до кончины Корнея Ивановича. Каждая запись примерно по 45 минут.

…Конечно, я жалею, что у собрания нет соответствующего научно-аннотационного аппарата: имена причастных к той или иной записи людей можно “выловить” лишь из книжной главы Л. Шилова о Чуковском да рассматривая те самые винилы, которые и послужили основой для компакт-диска. Тут, конечно, должны быть названы звукорежиссеры Т. Бадеян и Н. Морозов; редакторы Е. Лозинская, Н. Кислова и Т. Тарновская; журналист Юрий Гальперин и коллекционер Иван Дмитриевич Рожанский…

Есть и другие необходимые имена, в конце концов, в этом собрании немало записей, сделанных и самим Шиловым, который не раз приезжал со своим магнитофоном в Переделкино. Ведь за каждой записью — будь то выступление, специальное чтение в радиостудии или домашней обстановке — стоит живой исторический сюжет.

Часть этих сюжетов отражена, кстати, в дневнике Чуковского — например, 18 января 1964 года: “Приезжали записывать меня для грамзаписи 4 человека (с тяжелыми ящиками), а я не ждал их — и не было у меня что читать им, и маленькая армяночка (не Тамара Бадеян ли? — П.

К. ) повторяла: „Кошмар! Кошмар!” и даже плакала. Потом книга нашлась (я забыл ее в школе), и я читал им и „От двух до пяти”, и сказки и стишки. Читал паршиво, но впервые мои стихи не показались мне противными…”

Надо ли говорить о влиянии момента, о сиюминутности подобных заметок — с отражением того настроения, которое нередко сопровождало К. Ч., когда он открывал дневниковую тетрадь?

Или вот — май 1968-го: “Был Ю. М. Гальперин, которому я очень плохо и сбивчиво говорил по радио о Уолте Уитмене…”

А говорил-то — чудесно: слушать тягучий, сочный, поющий голос Чуковского — одно удовольствие. Но когда это Корней Иванович бывал доволен собой?

Утомлять возможного слушателя этого уникального диска своей “профессиональной” эрудицией (а компакт продается в магазинах, сам видел), советовать ему, какие записи хорошо бы послушать прежде других, а какие — отложить, я не рискну и, как уже сказал, ограничусь — пунктирно — некоторыми личными впечатлениями.

Прежде всего замечу, что звучащих собраний сочинений наша звукоархивистика еще не знала (если не считать обширного собрания на винилах записей Ираклия Андроникова). И помимо удовольствия от общения с Корнеем Чуковским, от достаточно высокого уровня самих записей, от неизбежных личных открытий в судьбе этого самоучки-многостаночника — с одной стороны, и нашего, пожалуй, самого первого (в смысле очередности, читают-то его нам с двух лет!) народного поэта — с другой, я не могу не говорить о единственности этого предприятия.

Мне, конечно, мечтается, что Корней Чуковский заслужит (и найдутся силы, найдутся деньги) и мультимедийное CD-собрание, наподобие гениального шостаковичевского (“DSCH. Дмитрий Шостакович. Документальная хроника”, 2000; инициатор и арт-директор проекта Оксана Дворниченко). Что мы увидим и внешний вид рукописей, посмотрим видео, прочтем тексты и послушаем записи чуковского чтения.

А пока, после прослушивания уже доброй половины мемуарных записей, мои руки сами потянулись к той самой жэзээловской книжке Чуковского “Современники”, которой зачитывалась интеллигенция в 60-е годы. Между прочим, именно авторское чтение Чуковским многих своих “воспоминательных” этюдов научило меня понимать драматургическую сторону его писательского дара, напомнило о том, сколько сил он тратил на одну только фразу, оттачивая ее в молодости на публичных лекциях, а в старости — неоднократно читая самому себе, пробуя на слух и язык.

А как он освежает (и подгоняет) самими своими интонациями, своей певучей убежденностью, оригинальностью и доступностью мыслей аппетит к перечитыванию книг о языке и детской психологии! Никакого тут нет популяризаторства, “я могу писать, только изобретая”, — само его чтение элегантно иллюстрирует это выстраданное соображение.

И как своеобразно, я бы сказал, интимно отражается он в своих излюбленных героях: Чехове, Уитмене, Блоке.

И как совершает “контрабандные” вылазки, оснащая, например, свой текст “Гений уныния”, написанный в “послеоттепельное” время для юбилейного некрасовского вечера (администрация мероприятия этим даром Чуковского не воспользовалась), целыми страницами из запрещенной к переизданию своей старинной книги “Некрасов” (1926).