Новый Мир (№ 4 2008)
Шрифт:
Ворон топчет на дорожке крошки битого стекла.
Прогоняет тетя Валя эту птицу со двора
под невнятный шепот Даля и солдатский крик “ура!”.
Дядя Вася точит лясы, отдает солдатам честь,
копит на зиму запасы — что ему Благая Весть?
С самогонным аппаратом, непонятным, как квазар,
говорит он: “Шли солдаты, аты-баты, на базар”...
3
Мы вязали полынные веники
и
а какие-то эники-беники
копошились в словесной пыли.
Если в старости к детству прислушаться,
то на жизнь потеряешь права:
всею тяжестью время обрушится
в непонятные эти слова.
Что ж, слова — не монеты, не ценники,
а хранилище вздохов и слез.
Что за “эники” ели вареники,
если “беники” делали “клец”?
Выручала волшебная палочка
тех, кому невозможно помочь,
и дурацкая эта считалочка
про матроса, ушедшего в ночь.
* *
*
Есть два дерева — лавр и секвойя,
чья листва зелена и суха.
Есть три времени — время покоя,
время памяти, время греха.
Ветви ивы висят, словно плети,
лед стеклянным звенит бубенцом.
Существуют три встречи на свете —
с мужем, сыном и блудным отцом.
А четвертая смертной стрелою
в камень бьет, на котором стоим,
и уводит от Дафниса Хлою,
и сшивает стальною иглою
душу старости с детством твоим.
* *
*
День проходит без смысла и толка,
но летят пауки в облаках
с небольшими запасами шелка
в небогатых заплечных мешках.
Среди прочих вещей непонятных
возникает такой артефакт:
платье осени в шелковых пятнах
небольших серебристых заплат.
И, запутавшись в гуще событий,
царь природы в железном венце
вдруг почувствует шелковых нитей
тонкий холод на трезвом лице.
Вечность невод раскинула тайный...
В паутине ее мы могли б
притвориться толпою трамвайной
или стаей бессмысленных рыб
иль, насытившись смертью мгновенной,
сняв сосновый пиджак мертвеца,
вдруг проснуться
паутину стирая с лица.
Адамов мост
Соловьев Сергей Владимирович родился в 1959 году в Киеве. Поэт, прозаик, художник. Автор книг: “Пир”, “Междуречье”, “Крымский диван”, романа “Аморт”. Лауреат премии Бунина. Живет в России, Германии, Индии. В “Новом мире” публиковался его рассказ “Сухая балка” (2007, № 3) и стихи “Шаль” (2007, № 8).
Журнальный вариант.
...Ведь и Атман бессилен перед природой счастья.
Шветашватара-упанишада.
Индия снилась, как девочка, как Пушкин.
Виктор Соснора.
Баньян — дерево, род фикуса, семейство тутовых. Высота до тридцати метров, площадь — до пяти тысяч квадратных, имитирует собой целую рощу. Отношения с почвой призрачные, эпифитные. Питается сверху — пыль, осадки, — а также другими растениями. Ветви растут по неизъяснимым траекториям: вверх, вниз, в стороны, возвращаясь, пронзая ствол, выпрастываясь, уходя в землю... Собственно ствола у этого древесного вавилона нет. Или, говоря теологически, он везде и нигде. Живет веками. Содержание второстепенно, — писали индусы, его ровесники, — идеи сочтены, сюжеты известны, произведение остается открытым, обрываясь там, где исчерпывается его стиль, форма. В Индии — священное, эмблематичное дерево. Дает широкую тень.
Раджаджи
Помнишь, спим, снится, глаза открыты, тихая флейта поет, уже не в раю, но еще не в изгнаньи, будто дверь подрагивает между ними, то откроется, то затворится, и ни души в обе стороны, смертная даль, эта сладкая горечь, тахикардия счастья. Там, наверно, за жизнью, где души, как пух тополиный, летят, оттуда этой мелодией, как сквознячком, тянет. Помнишь, в псалмах Соломона: но и они проходят; и мы летим...
И вдруг — будильник, ты завела его на пять утра. Вышли, как две сомнамбулы, во внутренний дворик, ты в сорочке белой во тьме, и я за тобой, река шумит внизу за решеткой, обезьяны на дереве потявкивают, как утопленников, подтягивая младенцев, соскальзывающих вниз меж колен, в листву. А он сидит у решетки, мы не сразу его заметили, пока глаза привыкали. Немец, сосед. Такой же немец себе он, как небу облако, было — сплыло, другое будет. В каждом из нас сухостой, мхи, камни, много мертвого, углы, тяжесть. А в нем — нет. Не то чтобы нет, но и не скажешь: меньше. Тихие отблески, как от огня, света; легкие полутени. Тинки-Винки, ты его назвала. Тинки-Винки. Почему?