Новый Мир (№ 4 2009)
Шрифт:
историям — вот где стихи!
И есть неприметная глазу
отзывчивость, гибкость души —
все то, что к четвертому классу
теряют мои малыши.
Тот весело смотрит,
тот — хмуро,
та
Все прочее — литература!
И к ней мы сейчас перейдем.
1986
* *
*
Память переполнилась,
переутомилась.
То, что раньше по"мнилось, —
то теперь помни"лось.
Дорогие небыли,
золотые были, —
были или не были?
Не были. Но были.
Отрочество. Весна
Как пробка из ушей, смыт лед из водостоков
и рухнул на асфальт, копытцами зацокав.
Табун морских коньков рассыпался взахлеб —
те перешли на рысь, те кинулись в галоп.
Как прошлогодний снег, кот на карнизе дрыхнет,
а солнце в облаках то скроется, то вспыхнет,
и вечный знак весны повис над головой
еще не тронутой веревкой бельевой.
Кто первым вешаться? Ты, майка? Ты, футболка?
На чахлом дворике уже идет прополка:
старухи рвут из рук в святом своем кругу
бутылки, за зиму забытые в снегу.
На первом этаже вовсю открыты окна,
и местный старожил отвисшим брюхом лег на
грязь подоконника и свесился во двор,
разглядывая все, что движется, в упор.
Я коммунальную тоску не заострю ли,
воскликнув, что гремят по-летнему кастрюли?
До лета выпадет еще немало бед,
но что до них, когда вот-вот грядет обед!
Уже соседский хмырь бежит за поллитровкой,
уже в их
уже синюшная красавица, визжа,
спешит укрыться от привычного ножа…
Прекрасная пора! Мячей чередованье
с утра до вечера мелькает за окном.
И все, что прожито, стоит в душе колом,
и просится в слова, и требует названья.
* *
*
Мы живем в обратной перспективе —
все, что к детству, ярче и острей.
В этой жизни многое красивей,
чем узнали мы из букварей.
Эка хитрость — лечь и не проснуться!
Нет, проснуться — и увидеть, как
с теплой сыроежки, словно с блюдца,
птица пьет, смакуя, натощак!
* *
*
То, что раньше считалось конспектом,
беглой записью мыслей чужих, —
называется нынче концептом,
превращается в прозу и стих.
Раньше были этапы и ссылки,
и доносы, и брови вождей.
Нынче стали цитаты и ссылки
прежних страхов и крови важней.
Ничего не случилось. Культура
превращается в кокон, пока
зреет в куколке барсова шкура,
чтобы лечь на плечо мотылька.
И в заботах о кукольном скарбе,
чтобы душу занять и развлечь,
ходит лирика с розовой Барби
и коверкает взрослую речь.
1994
* *
*
Вот лезвие ножа, как сгусток водной глади:
в пучине дремлет смерть и назревает тьма.
А буковки плывут, вослед друг другу глядя, —
бессонные пловцы, заложники клейма.
Плыви, мой друг, плыви: я за тобою следом —
в который раз рискнем отчаянно посметь.
И там, где горизонт заведомо неведом,
я вынырну на свет и оглянусь на смерть.