Новый Мир (№ 4 2010)
Шрифт:
Ходил бы там, в своем Нижнем Тагиле, на “провокацию” и, приспустив кальсоны, подставлял волосатую ягодицу медсестре. А та, с нацеленным из ампулы шприцем, уже давно приготовилась. И, привычно всадив иглу, все нажимает, и нажимает, и нажимает... И вот уже протягивает вату.
Так, несолоно хлебавши, и улетел.
А познакомились мы с Зоей так. Как-то всей лабораторией провожали на материк сослуживицу, начали еще на работе, а продолжили уже на дому. Эта сослуживица когда-то была Зоиной соседкой, и, когда ей дали
И тут вдруг и нарисовалась Зоя; оказывается, пришла за ключами, будет во время отпуска сослуживицы поливать фикус; теперь-то все понятно: хата.
И я как только Зою увидел — так чуть ли не выронил гитару: как будто меня ударили пыльным мешком. Да так с тех пор ударенный и хожу. И если посмотреть на мою фотографию в военном билете, то как-то и не очень верится, что я интеллигентный человек.
Я когда вылетаю из Москвы, то еще европеец. А не успею перелететь через Уральский хребет — и уже азиат.
А в нашу первую брачную ночь Зоя меня озадачила. Как написал в свое время Евтушенко, “постель была расстелена — и ты была растеряна”. И мне вдруг потребовалось в туалет.
И тут Зоя и выдвигает из-под кровати горшок. И я ее сначала даже и не понял.
Уже без плавок, стою над горшком — и думаю. А Зоя, такая сентиментальная, тоже стоит и улыбается.
ПРАЗДНИКИ В МАГАДАНЕ
Я открываю глаза — и отираюсь щекой о сиську... и все сиськи, сиськи... просто удивительно — и вдруг куда-то проваливаюсь...
Снова открываю глаза — и уже в очереди в гастрономе. И все бутылки, бутылки... — просто удивительно — и снова куда-то проваливаюсь...
Опять открываю глаза — и уже за столом в бараке; и все рюмашки, рюмашки... просто удивительно — и опять куда-то проваливаюсь...
Я открываю глаза — и отираюсь щекой о сиську... И все сиськи, сиськи... просто удивительно...
А после физзарядки я подошел к начальнику и говорю:
— Вот, — объясняю, — восемь уколов... — И протягиваю из диспансера справку.
— Какие еще, — морщится, — уколы... — И смотрит на меня как баран.
— Как, — удивляюсь, — какие. — И показываю ему на справке печать.
Но потом все-таки доперло: как-никак парторг. И видит, что дело серьезное.
— Ничего, — говорит, — не знаю. Подводите коллектив. — И побежал на второй этаж жаловаться самому Шкуренке. А Шкуренко — это как раз тот самый гнус, через которого на меня вышел академик Шило. Еще перед фельетоном. Когда я к нему (к этому самому Шиле) приперся выгораживать Владилена.
Пока мне делали уколы, я ночевал в спальном мешке на пилораме, а после “провокации” одолжил у Лешки 18 рублей и купил билет на пароход. А уже в Находке, когда все ждал из Магадана перевод, пока
А у него — “Бабий яр”.
И на прощанье этот самый тип всучил мне на мелкие расходы пятерку.
Я, конечно, сначала не брал, но он на меня даже обиделся: да брось ты, говорит, какой разговор, пришлешь на главпочтамт, до востребования. И я еще тогда удивился: вот это человек. И написал мне на салфетке свои инициалы. Помню только, что Федя. А фамилия, кажется, Легкий.
И Старик все потом смеялся, что Федя все-таки парень не промах. Наверно, выдали еще и на бутылку. А он ограничился “бархатным” пивом.
И даже символично: был Федя Легкий, а теперь будет Федор Васильевич. Как скажет через несколько лет Аркаша Северный, “растут люди в нашей стране!”.
ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ
А часам примерно к одиннадцати Вадик приходил наводить марафет: заметал под тахту натоптанную за неделю грязь и вместе со старой наволочкой менял и пододеяльник. А то уже совсем обтрепался. К тому же, еще до переезда к Тоньке, Вадик его как-то по пьянке прожег. Забыл погасить сигарету и ушел в отрубон. А я обычно уходил в управление играть в бильярд (по воскресеньям в Красном уголке всегда кто-нибудь отирался, кто просто так, а кто и под интерес, и если проиграл, то бежишь в гастроном) и ключ от комнаты оставлял в правом кармане телогрейки, она висела в передней на крючке, а от квартиры Вадик им давал свой запасной.
И когда я к вечеру возвращался, то все опять снимал и аккуратно складывал на стул. Как будто в поезде проводница. И Вадик потом уносил.
И Тонька опять все стирала и крахмалила, а я по новой напяливал рвань. Пустые стаканы гранеными обручальными кольцами краснели следами от бормотухи, и даже не помогала открытая форточка: запах духов, перемешанный с запахом курева, так и держался до следующего воскресенья.
А бутылки я пристраивал к нашим общим, их там в углу за тахтой накапливалась целая батарея. И мы потом с Вадиком сдавали.
И соседи все еще катили на меня бочку, что я развожу бардак. Но я им тогда возразил, что это мои брат и сестра.
“Сестренку” Вадик мне в столовой Совнархоза даже как-то показывал, они с Тонькой там вместе обедали. Оказывается, еще и подруги. А вот увидеть “брательника” так и не довелось.
И, как потом выяснилось, оба при исполнении служебных обязанностей: она — по поручению мужа, который был персонально ко мне прикреплен, а хахаль — по поручению начальства их контролировал, товарищ ее мужа по работе.