Новый Мир (№ 4 2011)
Шрифт:
И объятие мягко распалось.
После крохотной (ну пустяковой) заминки с деньгами Максим усаживает Ольгу в другое кресло — в мягкое, удобное, самое лучшее здесь.
Все для нее.
Максим трогателен и заботлив. И жестом говорит ей — нет-нет, не вставай, Оль! Чтоб без лишнего движения. Чтоб полное счастье… Он чуть ли не бегом принес ей горячий шоколад. Не пролил. Не споткнулся…
Горячий
Глубина кресла — глубина счастья, разве нет?
*
“— Твой потрясающий открытый характер! — повторяю я Максиму как бы между прочим.
Эта попритершаяся фраза у меня теперь наготове. Я расту. Я теперь быстро расту. Мужчина тоже не замечает повторений. Абсолютно! Если его хвалят… Его слипшиеся мелкие радости.
А горячий шоколад и любовь в глубоком кресле почти каждый раз связывались теперь с зеленой бумажкой в сто долларов. Которую надо разменять… И я ее отдавала… До последней. Главное было не разменять любовь. Не разменять ее на ссоры.
Ну а как иначе — не возьмет же он деньги сам!..
Максим, не торопясь, подает мне мою сумочку. Чтобы я своими руками выдала хоть что-то на прокорм барабанщика и на женщин вокалиста.
— Нет-нет, родная… Своей рукой.
— То, что ты, родная, называешь моей открытой бесхарактерностью, во всяком случае, намекаешь на это, — и есть мой характер. Это, Оль, потому, что мы рок-музыканты!.. Это не от природы. Это не от генов. Это от магии музыки.
А я рылась в своей, увы, не бездонной, доцеженной сумочке — и ляпнула: — Как-то удивительно, Максим. Как-то неожиданно, если твой бег на месте — от магии музыки.
Он ничуть не рассердился:
— А не спеши удивляться, Оль, — обдумай эту мысль сама на досуге. И выдай-ка мне наконец денежку.
— Уходишь?
— Но сначала я еще разок сделаю тебе горячий шоколад-соскребыш.
И убежал. Он как-то спокойней стал убегать. Задумчивой трусцой.
— Жить, жить, родная, — вот в чем сейчас мелодия!.. Пей шоколад и радуйся. Пока он есть… Пока горячий! Пока сладкий!
— Максим!
А уже убежал своей легкой трусцой. Я-то думала, он за шоколадом.
Как с горы вниз.
Притом что я все время
*
Убежал к проблемному барабанщику. Или к сумасшедшему вокалисту, который едва-едва научился читать ноты, но уже грозил Максиму, что уходит петь в ближайшую церковь — там неплохо платят.
А теперь еще и популярность: саксофонист с кем-то подрался… прямо на улице… сколько у Максима хлопот!
В этот же вечер (для погрустневшей Ольги очень вовремя) раздался телефонный звонок… Издалека!
Взяла трубку, а там сильный, чуть глуховатый баритон. Мужской голос, вызывающий доверие .
— Здравствуй, Ольга. Здравствуй, дочка… Я так простецки называю тебя дочкой… Я — отец Максимки. Он рассказал. Он рассказал мне о тебе. И первое, что я тебе скажу, — сочувствую.
Ольга вся всколыхнулась, почти кричит. Словно бы ждала звонка.
— Как я рада вас слышать! Как хорошо, как правильно, что вы позвонили…
— Знаю, с ним трудно.
— Что вы!.. Конечно, конечно!.. Я счастлива. Да, да, проблемы тоже…
— Поменьше спорь — почаще прощай.
— Я прощаю. Прощаю…
— Значит, умная. Он молодой и взбалмошный — думает, что подражает мне. Копирует внешнее… У меня по жизни много друзей — вот и он хочет сразу и много.
— Да, да!
— Он пока что глуп — глуп по-мальчишески.
— Как вовремя вы позвонили. Как радостно мне вас слышать!
— Когда я вернусь в Москву, мы поговорим обстоятельно. Мы поладим, Ольга… По телефону мозги мягко ему не вправишь. А как еще?.. Поэтому я уже решил — я возвращаюсь… Ради вас обоих… Возвращаюсь в Москву, в мою подзабытую квартиру на Арбате…
— Я… Я скажу вам… Я постарше его…
— Знаю.
— На четыре года.
— Знаю. И не робей, я эту житейскую арифметику предвидел — знал заранее… У меня сердце болело. Потому что Максиму как раз и нужна жена постарше. В пределах. Года на три-четыре… Моя покойная жена тоже была меня постарше. И это оказалось — моя судьба.
И глуховатый, сильный, лишь чуть ущербный на звук мужской голос добавил:
— Оказалось — мое счастье.