Новый Мир (№ 4 2011)
Шрифт:
Разговор бросил ее в жар. Разговор окончен. Но Ольга удерживает в ладонях тепло телефонной трубки. Не выпуская из рук, как залетевшую вдруг птичку. Мелкую горячую птичку. Ее жаркое тельце.
Года на три-четыре.
Ей представляется, что она в полной тьме. В темноте… И что некий вневедомственный лучик света, случайный, заблудившийся, соскользнул и упал на нее.
Улыбнулась.
И
— Батя.
*
Объявившийся отец Максима — горячая новость, которая сестрами обсуждается по телефону сразу же. Не знак ли Ольге с синего-синего неба? Не в помощь ли ей?.. Отец лепит сына. Отец умело прощупывает сына. Разве нет?.. Как скульптор!
Инна тут же! Спешит с наглядно утверждающей мыслью: — А разве наш отец не скульптор? В этом суровом смысле… Не пытался разве слепить нас обеих на свой диссидентский вкус?
— Не знаю.
— А я знаю. Я нет-нет и слышу за спиной… А-а! Дочь Тульцева? Что вы от нее хотите!.. Того самого?
— А для меня “дочь Тульцева” — как натужная нагрузка при первом общении с мужчиной. Как клеймо. Которое хочется скрыть. Что-то вроде клейма миледи… Клейма, от которого попахивает долгим женским одиночеством.
Инна смеется: — Ну-ну. По тебе не скажешь о долгом женском одиночестве… Миледи!
Ольга тоже смеется: — Ах, злюка!
Сестры при счастливом случае не прочь поддразнить одна другую.
Но вот уже Инна возвращается к бодрящей сегодняшней новости: — Ты, Оль, лучше расскажи еще про Максимкиного отца. Про голос… Как именно он говорил… По голосу можно угадать многое. Можно предвидеть.
— В голосе была забота. Честный, сильный мужской баритон.
— Сибирский Батя?
— Вроде бы так.
— Поддержка?
— Это был голос, которому хочется верить.
Неподалеку от Ольги возник Коля Угрюмцев. Юнец что-то сердито бормочет. Ставит мольберт и стул перед очередной репродукцией. Взял кисть… Но положил… Опять взял.
Инна услышала и спрашивает: — Что у тебя за шум?
— Коля.
— Продолжает копировать?
— Маниакально… Но прежде чем взяться за кисточку, он долго ищет рабочее
— Но ты говорила, он озлобленный.
— Временами.
— Где-то же есть у него мать, отец.
— Он не говорит.
— Ты, Оль, обещала его не гнать.
— Не гоню. И сама себе говорю — ведь здесь, в этой студии, жили не самые тихие люди. Время андеграунда! Малознакомые, чужие, разные, а ведь жили… не признавали друг друга!.. однако же ночевали рядом!
— Делились едой!
— Именно! Семь-восемь человек впритирку — и ничего. А теперь один малолетка, неужели в тягость!.. Обуржуазилась, госпожа Тульцева, говорю я себе.
— Конечно. Кормишь его?
— Суп жидкий, хлеб тонкий!.. Инночка, он так скромно ест… Так мало… Просто грех говорить, что его кормлю.
— Странный.
— И может быть, больной. Я вообще не знаю, как такие юнцы появляются на свет. Как и с кем прошли их детские годы? Как они едят… Где спят?
Инна зевает:
— Ладно. Ночь уже… Давай на сегодня прервемся…
Коля как раз нашел себе и своей кисточке место. Копирует.
*
— Нет, нет, сестренка. Не вешай трубку. Поговорим о Максиме. В какой-то момент я подозревала, что он… как бы это сказать!.. по-современному…
— Жиголо.
— Ну, да, да, слегка жиголообразный современный мужик… но нет, Инна!.. Он просто-напросто наш домашний дурной классический самородок. Безбашенный абсолютно. Весь в прорыв!..
Голос Ольги полон восторга:
— А его проблемные друзья — действительно талантливые, дерзкие и действительно нигде не тормозящие. Московская рок-группа “Квинта”! В будущем знаменитая, а?!
— Оля… Пора спать.
— Он выпросил у меня последние сто долларов. Он несет им мои деньги как радость!
— Ну, хватит.
— Он так и говорит — Лёльк! мы пробьемся!.. Я, говорит, несу им твою чертову зеленую бумажку, как несут последний ржавый патрон!
— Хватит, Олька! Перестань!.. Не рассказывай мне… Когда ты говоришь о мужчине, я тоже, мало-помалу, в параллель, влюбляюсь в него… Прекрати! Так страстно рассказываешь. Да еще на ночь глядя!