Новый Мир (№ 5 2011)

Журнал Новый Мир

Таким образом, Когбёрн в данной конструкции — и. о. ушедшего папы. Ну а третий в команде — техасский щеголь Лабеф (Мэтт Деймон), тоже преследующий Тома Чейни за какие-то его техасские прегрешения, — нужен скорей для компании — чтобы периодически задирать Когбёрна и оттенять его выдающиеся достоинства и не менее впечатляющие недостатки.

Где-то на исходе первой трети фильма эта троица переправляется через Стикс (Мэтти, которую мужики поначалу с собой не взяли, приходится вместе с лошадью по кличке Черныш преодолевать реку вплавь) — и оказывается в редком, мертвом лесу, кое-где припорошенном снегом. Лабеф своим гонором и трепотней раздражает старого маршала, и его довольно быстро отправляют

путешествовать отдельно (Мэтти: «Разве он нам не нужен?» Когбёрн: «Я буду скучать по его карабину»). А пионерка и одноглазый следопыт углубляются все дальше в долину смерти.

Пространство становится «все страньше и страньше».

Вот индейские мелкие бесенята с непомерно большими плоскими лицами мучают мула на крыльце лавки, и Когбёрн походя расшвыривает их ногами…

Вот в лесу, высоко на дереве качается труп, расклеванный птицами: «Зачем его повесили так высоко?» — «Видимо, им казалось: так он будет мертвее». Когбёрн заставляет Мэтти забраться на дерево: «Посмотри, может, ты узнаешь его?» Мэтти влезает: «Нет. Это не Чейни». — «Перережь веревку». — «Зачем?» — «Ну, может, я узнаю». На рухнувшее с высоты мертвое тело тут же находится охотник — индеец верхом на муле: «Он вам не нужен? Я его заберу»…

Вот из лесу сквозь редкие снежинки выезжает и вовсе диво дивное — всадник в медвежьей шкуре. Когбёрн глядит внимательно, склонив голову и прищурив глаз, и говорит: «Нет, это не Лабеф». Человек-медведь представляется доктором и везет все тот же труп: «Я вырвал у него зубы. Могу по дешевке предложить то, что осталось».

Коэны упоенно нанизывают эпизоды, окрашенные в тона меланхолического абсурда, но приходит время заняться, наконец, делом.

В землянке, где они планировали заночевать, Когбёрн и Мэтти натыкаются на приятелей Счастливчика Нэда, к банде которого, по слухам, прибился Том Чейни. Под профессиональным нажимом Когбёрна те выдают, что Нэд со товарищи скоро должен быть здесь (через секунду оба приятеля отправляются к праотцам). Когбёрн занимает отличную позицию, с которой просматривается/простреливается вход в землянку: «Когда все они войдут, я выстрелю в того, кто будет последним». — «Вы будете стрелять ему в спину?» — «Да. Так они убедятся в серьезности наших намерений». Но не ко времени появившийся перед землянкой Лабеф проваливает им всю засаду. Счастливчику Нэду удается скрыться, и весь их улов — несколько не имеющих отношения к делу трупов, рядком прислоненных к стене землянки. По поводу того, чтобы предать их мерзлой земле, Когбёрн философически замечает: «Если хочешь, чтобы тебя достойно похоронили, постарайся умереть летом».

Дальше герои едут уже втроем, и все у них как-то разлаживается. След остыл. Нэда и его банду они упустили. Когбёрн напивается в зюзю, падает с лошади, устраивает бессмысленную стрельбу по кукурузным лепешкам, собачится с Лабефом и становится решительно невыносим. Во время очередного ночлега мужчины ссорятся. Лабеф негодует: «Это уже не охота за головами, а пьянка какая-то!» Когбёрн заявляет: «Я выхожу из игры. Забери девчонку!» Мэтти взывает: «Джентльмены! Но мы же не можем все бросить теперь, когда мы так близко к цели!» Но ее никто не слушает. Оскорбленный техасский рейнджер седлает коня и убирается восвояси, а мертвецки пьяный маршал падает и громко храпит у костра. Вздохнув, Мэтти обводит место ночлега толстой белой веревкой (от змей) и тоже засыпает. А наутро, отправившись за водой, натыкается прямиком на Чейни (Джош Бролин) и попадает в плен к Счастливчику Нэду (Барри Пеппер).

Собственно, тут по идее должна наступить кульминация: бедная крошка в лапах злодеев! Но почему-то не наступает. Во-первых, сама крошка абсолютно ничего не боится — тут же деловито идет к костерку, спрашивает, нет ли бекона на завтрак, и с полоборота начинает торговаться

со Счастливчиком Нэдом, предлагая ему услуги своего адвоката. А во-вторых, чувствуется, что снимать традиционную пафосную жанровую бодягу Коэнам абсолютно неинтересно. Ну да, Мэтти остается наедине с психом Чейни, и он бросается на нее с ножом. Ну да, вовремя подоспевший Лабеф успевает огреть его прикладом по голове. Да, Когбёрн, который, понятное дело, никуда не уехал, — внизу, на равнине, вступает в битву с бандитами Нэда и, закусив удила, несется один против четверых, паля из двух пистолетов. Мизансцена идеально геометрически выстроена, снято все эффектно, с высокой точки, на общем плане, за кадром — героическая музыка… Пафоса — ноль. Среднестатистический конвейерный вестерн. Хорошие парни пришли на выручку крошке в беде. А что? Кто-то сомневался, что они это сделают?

Под Когбёрном ранят лошадь, он падает, не может дотянуться до пистолета, на него наезжает изрешеченный пулями Нэд. Он уже готов выстрелить, но Лабеф с кручи снимает Счастливчика из своего завидного карабина. «Отличный выстрел! 400 ярдов, не меньше», — ликует Мэтти. Но оклемавшийся Чейни обрушивает на голову Лабефа булыжник. Мэтти в гневе хватает карабин и пристреливает наконец своего врага. Тот улетает в пропасть, а Мэтти отдачей тяжелого карабина отшвыривает прямиком в яму с гремучими змеями.

В книжке эпизод: Мэтти в яме — 10 страниц хорошего готического романа. У героини сломана рука. Вторая — плотно прижата к телу, застрявшему между двух валунов, медленно и верно сползающему в жуткую бездну. Сломанной рукой Мэтти дотягивается до полуистлевшего трупа, валяющегося неподалеку, и использует его берцовую кость в качестве клина, не дающего ей упасть. Тем самым она будит клубок гремучих змей, свивших себе гнездо в грудной клетке трупа. Твари, разбуженные среди зимы, недовольно шипят… Недобитый (в книжке) Чейни свешивается сверху и гнусно злорадствует. Снизу по ногам шарахаются летучие мыши… Одна из гремучек кусает отчаявшуюся, изнемогшую Мэтти за руку… И только после этого появляется Когбёрн, который делает все и сразу. «Сгреб меня за шиворот одной рукой, прихватив и рубашку на загривке, и одним махом выдернул из дыры, а в то же время ногами змей разбрасывал и стрелял в них из револьвера, который носил на поясе. Грохот стоял оглушительный, у меня аж голова заболела».

В фильме этот эпизод не страшнее любого эпизода со змеями где-нибудь в «Индиане Джонс» — дежурный аттракцион. Никакой паники; зритель не боится за Мэтти. Потому что как можно бояться за жизнь человека, который тут, в царстве мертвых, переживает лучшее приключение, выпавшее на его долю? То, что Мэтти падает в яму, — нормально. То, что Когбёрн вытаскивает ее, уже укушенную змеей, — тоже в порядке вещей. За все надо платить. Ненормально, по-настоящему трагично ее возвращение в мир живых.

Когбёрн седлает Черныша и сквозь закат, сквозь ночь, под огромными звездами, по берегу тускло светящихся вод скачет с умирающей девочкой к человеческому жилью. Мэтти, пока хватает сил, сопротивляется, кричит: «Нет! Не надо! Остановись!» Понятно, что она переживает за судьбу лошади. Но складывается полное ощущение, что ей не хочется возвращаться.

Несказанно красиво снятая бешеная скачка под звездами — темный силуэт всадника с младенцем на фоне распахнутого звездного неба — явная реминисценция гетевского «Лесного царя». Правда, Лесной царь тут не отбирает жизнь, а пытается спасти ее. Но образ сам по себе настолько мощный, что все равно неизбежно прочитывается впрямую: настоящая жизнь тут, в «долине смерти» — в этом магическом, заповедном пространстве, залитом лунным, молочным светом, где горит и греет костер, разведенный отцом, где «настоящее мужество» ведет к достижению цели, благородство и стойкость — сильнее бессмысленного, иррационального зла, а Господь Бог имеет привычку вмешиваться в человеческую жизнь и благословлять человеческое деяние.