Новый Мир (№ 6 2009)

Журнал Новый Мир

И Гоголь это двумя словами описывает.

Писатель, что и говорить. Но, ненароком высказав истину, Гоголь, несколько лет спустя, сам же поступает вразрез с нею. Именно поэтому Николай Васильевич, на мой взгляд, совершил ошибку и пошел против Него (думая, что поступает по Его воле). Надо было не жечь второй том, а издавать его и писать третий. Так надо было, и зависело все это, разумеется, вовсе не от Гоголя. В противном случае он не сумел бы и строки написать в своей жизни” ( Владимир Лорченков ).

Светлана Голова. Попытка к бытию. О поэте Андрее Голове (1954 — 2008). — “Литературная учеба”, 2009, книга вторая (март — апрель) <www.lych.ru> .

“Он

был живым доказательством того, что эрудиция вере не помеха и что можно быть хорошим христианином, всматриваясь в напоминающие иероглифы тени бамбука на полотне собственного подсознания. <…> Сборники его стихов скорее отдаленно соответствуют эстетике клейм на иконах. В центре лик — а по кругу сцены из жития, предстающие взору одновременно. Так хронология втекает в большой хронотоп времени, избавляясь от оков обязательности и последовательности”.

Мы готовим публикацию стихов Андрея Голова в одном из ближайших номеров “НМ”.

Владимир Губайловский. Кристаллический звук. — “Арион”, 2009, № 1.

О “Ритмологии” Александра Квятковского.

“Теорию Квятковского трудно применять, но теперь, когда она опубликована (ценой многолетнего труда редактора книги Ирины Роднянской), можно попробовать этому научиться. Например, сравнить дольники Бродского и Блока. Наверняка обнаружатся совершенно неожиданные переклички, а язык тактометрической теории дает инструмент для такого сравнения.

Квятковский образно пишет: звучащие слоги — это кинетическая энергия стиха, а паузы — потенциальная, которая только на следующем шаге разрешается дополнительной скоростью звука. Это, конечно, только аналогия, но аналогия впечатляющая. И она подтверждается внутренним ощущением при чтении стихов.

Может статься, что теория Квятковского начнет работать не как универсальная и всеобъемлющая, а как специальный язык при анализе некоторых размеров, например дольника или тактовика. А потом можно попытаться расширить область ее применения. При этом наверняка потребуются уточнения и переформулировки (я думаю, в сторону некоторого упрощения)”.

Борис Егоров. “„Перевертыши” и „разломы””. — “Вышгород”, Эстония, 2008, № 6.

“В последние годы Лотман подходил к христианству как к грандиозному мировоззрению. <…> Поздний Лотман пытается противопоставить и укороченной жизни человека, и длинной смерти — бессмертие. Это его вывод в конце жизни”.

Елена Еремеева. Пионер цветной фотографии. — “Иные берега” (журнал о русской культуре за рубежом), 2008, № 4 (12) <http://www.inieberega.ru> .

О великом энтузиасте и ученом Сергее Михайловиче Прокудине-Горском (1863 — 1944, Париж), чей архив хранится ныне в Америке, — человеке, отснявшем огромную часть России в цвете — задолго до массового появления цветной фотографии.

“В Париже, подводя итоги проделанной работы, он дает полный перечень отснятого материала: 1. Мариинский водный путь; 2. Туркестан; 3. Бухара (старая); 4. Урал в отношении промыслов; 5. Вся река Чусовая от истока; 6. Волга от истока до Нижнего Новгорода; 7. Памятники, связанные с 300-летием дома Романовых; 8. Кавказ и Дагестанская область; 9. Муранская степь; 10. Местности, связанные с воспоминаниями о 1812 годе (Отечественная война); 11. Мурманский железнодорожный путь. Кроме того, есть много снимков Финляндии, Малороссии и красивых пейзажей. Начавшаяся Первая мировая война заставила его почти полностью отказаться от съемок коллекции и работать на военные нужды. В последний раз снимки из его коллекции

демонстрировались 12 и 19 марта 1918 года в Николаевском зале Зимнего дворца на вечерах под названием „Чудеса фотографии”, устроенных Народным Комиссариатом Просвещения. Вскоре после революции Прокудин-Горский был назначен по указанию А. В. Луначарского профессором специально созданного фотокиноинститута, но в 1918 году он покинул Россию. Пересекши Финляндию, он сначала попал в Норвегию, потом в Англию, но вскоре перебрался в Париж, куда к тому времени переезжает его первая семья. Вместе с сыновьями он открывает фотоателье, которое называет „Елка” — по имени своей младшей дочери от второго брака.

В эмиграции С. М. Прокудин-Горский часто выступал перед русской молодежью в Париже. Это было на ежегодных детских праздниках, в Русской академической группе. А в патриотическом объединении „Русский Сокол” он выступает с лекциями и показами „Образы России”, „Россия в картинках”, „Центральная Россия”. Именно тогда он написал поистине исторические строки: „Единственный способ показать и доказать русской молодежи, уже забывающей или вообще не видевшей своей Родины, и этим пробудить столь нужное национальное сознание — это показать ее красоты и богатства на экране такими, какими они действительно и являлись в натуре, т. е. в истинных цветах””.

Кстати, большую коллекцию прокудинских снимков можно видеть на интернет-сайте Библиотеки Конгресса США.

Евгений Ермолин. Владимир Кормер, его время и его герои. — “Континент”, 2008, № 4 (138) <http:// magazines.russ.ru/continent>.

“Вообще, Кормер в своей прозе искал подходы к жизни и интонацию, ориентируясь на русских классиков XIX века. Как художник-неоклассик он шел примерно тем же путем, каким шли его персонажи в поисках смысла собственного бытия. То есть — срезал дистанцию, пытаясь напрямик выйти к главным вершинам русской прозы. Не подражал, не эпигонствовал, а брал основные принципы повествования для того, чтобы дать форму новому содержанию, не меньше доверяя великой традиции, чем личному вкусу и произволу. Наиболее убедительно это получилось в „Наследстве”. Очень неплохо — в „Кроте истории”, где сплавлены Гоголь с Достоевским, и в „Преданиях случайного семейства” (матрица семейной хроники, слитая с душеведением по Толстому)... Но и в относительно скромном по задаче [романе] „Человек плюс машина” есть любопытная проба такого рода: здесь Кормер, как мне кажется, остраняя и слегка пародируя научно-интеллигентскую прозу (типа гранинской книги „Иду на грозу”), привлекает логику и интонации гоголевского „Миргорода”, гоголевский живой, легкий, безунывный сказ. <…>

Некогда Кормер задавался вопросом, который не на шутку его тревожил и на который он имел право, как мало кто: „Что изобретет русская интеллигенция? Будет ли это новый русский мессианизм по типу национал-социалистического германского, восторжествует ли технократия, или дано нам будет увидеть новую вспышку ортодоксального сталинского коммунизма? Но чем бы это ни было, крушение его будет страшно. Ибо сказано уже давно: ‘Невозможно не прийти соблазнам, но горе тому, чрез кого они приходят...‘”

Прошедшие с тех пор годы и сроки показали, что тревожный пафос писателя был вполне уместен. В 90-е годы интеллигенция как социальный и культурный авангард общества не выдержала, увы, исторического экзамена, а в итоге даже испугалась свободы и в значительном большинстве просто рассеялась без остатка, как пропали некогда все колена Израиля. Нельзя говорить об этом без горечи. Но нельзя не говорить об этом. Да и ныне люди, претендующие на статус интеллектуалов, блуждают в каких угодно потемках, но зачастую далеки от элементарных понятий о человеческом предназначении и удобоваримом общественном устроении. Да, должны прийти соблазны, но горе тому…