Новый Мир (№ 6 2009)
Шрифт:
Отвернувшись от жертвы, мерзкий жрец выкрикнул что-то на языке, непонятном даже Кимболу О’Харе. Отворилась незаметная прежде дверь, и глазам пленника предстала высокая, очень темнокожая девушка неимоверной красоты, облаченная в тонкое бирюзовое сари. Волосы ее, цвета воронова крыла, были уложены в высокую прическу; на лице ее, когда она склонилась перед гнусным китайцем, своим господином, читался бесконечный испуг. Жрец отдал краткий приказ, и незнакомка медленно двинулась к сокрытым в полумраке клеткам.
Прогрохотали
Мягкое цоканье наточенных когтей по холодному камню вселило бы ужас и в самую отважную душу — но Кимбол О’Хара не позволил себе отвлечься на бессмысленное волнение. Он играл мышцами, надеясь хоть сколько-нибудь ослабить гнусные веревки, оплетавшие его тело, — увы, тщетно.
Первая из ужасных, противных естеству птиц вошла в круг света, и обреченный узник невольно содрогнулся. Грушевидное тело с редуцированными крыльями, поросшее словно бы не перьями, но свалявшейся бурой шерстью; чудна2я походка, которая в иных обстоятельствах могла бы показаться забавной; странный запах болот иного полушария; пронзительный, невыносимый для слуха свист — все вместе сделало птицу исчадием душераздирающего кошмара. За нею маячило трое собратий. Киви была уже в шаге от алтаря; она зловеще присвистнула и, повернув голову, ударила клювом в стену — полетела каменная крошка.
О’Хара готов был зажмуриться, не желая видеть, как первый удар безжалостного клюва пронзит его, и мысленно поклялся принять смерть безмолвно, — но тут в воздухе сверкнула золотая полоса, и страшная птица рухнула с тонким писком, обливаясь кровью.
Волосы темнокожей девушки упали ей на плечи роскошным водопадом: она распустила гордую прическу, выдернув из нее три золотые заколки, ставшие смертоносным оружием. Мелькнула вторая, третья — и еще две птицы обагрили пол, истертый тысячами ступней.
Три киви пали, но четвертая приближалась, и жрец, на несколько драгоценных мгновений замерший потрясенно, оставался столь же опасен. Издав невнятный вопль ярости, китаец ринулся к бестрепетной девушке, но столь же оглушительный, сколь неожиданный звук револьверного выстрела — о, славное достижение высокой цивилизации! — остановил его. Первая пуля опрокинула дьявольскую птицу, чьи пуговичные глазки уже высматривали точку рокового удара; вторая поразила китайца, тот взмахнул руками — полы его мантии взметнулись, подобно крыльям нетопыря, — и повалился ничком.
— Мистер О’Хара! Мистер О’Хара! Вы живы?!
То был голос Адама Стрикленда.
Отважный юноша и храбрая девушка одновременно подбежали к связанному.
—
— Вы все правильно сделали, Адам, — сказал О’Хара, приподымаясь и растирая запястья. — Спасибо. Как всегда — спасибо.
Девушка, видимо робея, на шаг подступила к нашим храбрецам. Ее прекрасно очерченные губы чуть приоткрылись, но она не успела сказать ничего. Раздался тонкий свист, из уголка ее рта потекла струйка крови, и она упала на колени: в спину ее вонзился китайский кинжал с золоченой рукоятью — последний дар умирающего Сун Ло Ли.
О’Хара осторожно взял ее на руки.
— Скажите ему, — прошептала девушка, — скажите, что я...
И это было все.
О’Хара медленно опустил ее на пол и огляделся. Узкая пещера, чадящие факелы; камень, на котором валяются обрезки веревок; пустая клетка; четыре мохнатых комка на полу. Мертвый мужчина, чья правая рука чуть вытянута вперед; мертвая женщина.
— Пойдемте, Адам, — сказал О’Хара без выражения. — Мы и так чуть не остались на хребтах чужого безумия.
XXII
— Мистер О’Хара, вы живете в большой, пестрой стране — вам, уж простите, трудно вообразить, до чего однообразен мир. Везде — бесплодные хотения, напрасный труд, везде — богатство и нищета, беспросветность обыденной жизни, бо2льшая или меньшая глупость властей.
Чехов понурясь сидел на гостиничной кровати, свесив руки между колен; О’Хара — напротив него, в плетеном кресле. За окном было тускло; в десятых числах ноября на Южном Цейлоне меняются ветра, и Коломбо становится похож на осеннюю Ялту: сизое море под серым небом и устало покосившиеся деревья. Стояла тишина, какая бывает перед дождем: вот-вот — и зашуршит, но пока нет ни ропота, ни ветра — одно терпеливое ожидание, а к набегающим волнам уже привык и не слышишь. В углу номера, возле письменного стола, что-то попискивало в квадратной клетке, накрытой цветастым платком. До отбытия “Петербурга” оставалось еще больше часа.
— Я приехал на Цейлон, “место, где был рай”, — продолжал Чехов взволнованно, — и что нашел? Все то же, но еще игру разведок — не отрицайте и не подтверждайте, я давно уже все понял, — да нарушил покой мирных опиумных контрабандистов. Ведь этот китаец отчего-то решил, что мне всучили в Канди какое-то зелье?
— Да, вроде того, — кивнул О’Хара.
— Какая скучная история, — сказал Чехов. — Какой однообразный, неизменный, бесконечно скучный мир.