Новый Мир ( № 8 2011)
Шрифт:
Примеров чистого этатизма в нашей истории очень немного. Зато они выразительны: Иван Грозный и Сталин. А потому истинная, правильная история для многих и ограничивается эпохами этих вождей. С предпочтением последнего, разумеется.
Понять бы это нашим верховным десталинизаторам, кивающим на Ивана Ильина. Но воспитанным, вольно или невольно, Николаем Устряловым”.
Марина Смусина. Просветители: хрестоматии Галахова. — Научно-методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое
“Полная русская хрестоматия” Алексея Галахова (написавшего и один из лучших учебников литературы) вышла в 1843 году и выдержала сорок изданий (последнее — в 1918-м). На роли главных авторов были введены Пушкин, Гоголь, Лермонтов. В книгу вошли даже стихи студента Фета. Ломоносов и Державин были отодвинуты на задний план. Книга вызвала скандалы.
“Хрестоматия Галахова поражает широтой и благородством позиции автора, сумевшего подняться над своими пристрастиями (хорошо известными по его критическим журнальным выступлениям) и достойно представить и самых чуждых ему лично авторов. Известный и убежденный западник, он отдает 24 страницы книги на представление трудов и личности А. С. Шишкова. Причем фрагменты из трудов традиционно осмеиваемого адмирала выбраны так, что стереотип ломается, чуждая позиция начинает вызывать интерес и уважение. Человек, вошедший в наше сознание мокроступами , гульбищем и позорищем , оказывается, говорил и вполне здравые вещи”.
Алексей Татаринов. Литературный процесс есть! — “Литературная учеба”, 2011, № 1.
“Сто лет назад творцы Серебряного века верили в теургический смысл литературы. Пусть они во многом ошибались, но словесное произведение представлялось им Делом. Сегодня такой веры значительно меньше.
Часто писатели хотят говорить о религии, прежде всего о христианстве. Озадачивает отсутствие религиозных озарений, мистических прорывов, касаний высших апофатических сфер духа. Даже у Пелевина, который немыслим без восточных контекстов, — не учение Будды, не японский дзэн, а некий поп-буддизм, зона обычной безответственности в контексте идей освобождения”.
Людмила Фостер. Военнопленные во Второй волне эмиграции: увиденное и прочитанное. — “Посев”, 2011, № 3.
“К концу войны в 44 штатах существовало 511 концлагерей для военнопленных, расположенных преимущественно в пустых казармах американской армии”.
И далее — об этих “лагерях”: форме, которую выдавали немцам, особой немецкой кухне и других санаторных условиях. “Недаром пленные немцы называли эти американские концлагеря „золотой клеткой””. В 5-м номере “Посева” — тоже в копилку мифолога: кн. В. И. Святополк-Мирский, служивший в вермахте, описывает свои впечатления от встреч с русским населением (в основном бывшими колхозниками) на оккупированных немцами советских территориях.
Василий
“Как показал анализ архивных документов, матросы, солдаты, рабочие и местные жители Кронштадта не намеревались брать в руки оружие для борьбы с существовавшей властью. Они предлагали провести перевыборы Советов и хотели таким образом прекратить доминирование власти коммунистической партии большевиков. Лишь после того как части Красной армии начали наступление на Кронштадт, было принято решение организовать оборону города и крепости. И не случайно в названии указа Президента Российской Федерации от 10 января 1994 г. не упоминается ни о восстании, ни о мятеже в Кронштадте, а лишь „о событиях в г. Кронштадте весной 1921 года”. Обвинения матросов, солдат и рабочих Кронштадта в участии в вооруженном мятеже признаны незаконными и противоречащими основным гражданским правам. Таким образом, события в Кронштадте в 1921 г. представляли собой стихийное антибольшевистское выступление гарнизона Кронштадта, части сил Балтийского флота и рабочих города, которое после угрозы его подавления с применением вооруженных сил переросло в вооруженное противостояние”.
Глеб Шульпяков. Мир прекрасен, а человек умирает. — “Арион”, 2011, № 2.
“Нужно ли как-то печалиться по поводу этого „великого разлива” непоэзии, псевдопоэзии и недопоэзии (называйте как хотите)? По поводу этих антирекордов? Или, наоборот, злорадствовать? По моему убеждению, он, этот самый „разлив”, говорит об одной простой, но довольно важной вещи, которую важно и нужно знать . А именно, что у читающей и мыслящей, то есть довольно небольшой, мизерной части общества, проснулось интуитивное понимание значимости поэзии вообще . Невозможности обойтись без нее. Ее неотменимость — не только в горизонтальной проекции как факта культуры, носителя экзистенциальной преемственности и т. д., но в „вертикальном” смысле: как напоминания о том, что не все в этом мире зависит только от нас и обстоятельств, где мы очутились. О той самой катастрофе, в сущности. И проблема заключается лишь в том досадном моменте, что — при этом интуитивном, фантомном понимании — у читающей публики нет внутренней силы, душевной воли и интеллектуальной выучки и даже элементарно времени , требуемых для восприятия настоящей поэзии. Для принятия ее в себя. Для переживания тех вопросов, которые она поднимает. Нет смелости , поскольку настоящая поэзия жестока и властна и почти насильно погружает человека в вопросы, способные отнять человека у самого себя. А кто в наше время готов на такие жертвы? Особенно если в таком случае придется закрыть глаза на те самые 99% непоэзии, о которых я говорил? А работа с этими 99% составляет, например, твою зарплату? Филолога, или критика, или редактора?”
Составитель Павел Крючков