Новый Мир. № 10, 2000
Шрифт:
Наш человек обо всем может судить, но ничего толком не знает. Американец ни о чем не может судить, но свое дело знает толково.
Как движется история? Она движется так, как движется вода, если выплеснуть ее на землю из ведра, учитывая при этом, что земля под ней в это время сама бугрится и опадает без всяких видимых причин. Мы не можем быть верны этому движению, потому что мы ничего о нем не знаем. Но тогда тем более мы должны быть верны своему нравственному чувству как чему-то абсолютно точному.
Бесконечно
Наказание без вины может через многие годы отозваться необъяснимым преступлением наказанного.
Редкие мгновенья счастья можно рассматривать как тайную рекламу рая. Ад не нуждается в рекламе. Ввиду перенаселенности ада он частично оккупировал нашу Землю.
«Паршивочная мастерская».
— Папа, — сказал мой сын, — что ты ходишь по кабинету и бормочешь: «Боже! Боже!»
Я смутился. Мне казалось, что это я говорил про себя. А думал я о нашей всеобщей — и в том числе его — неустроенности.
Ахматова: «…Я сбежала перил не касаясь…» Лирическая героиня пытается догнать оскорбленного возлюбленного. Гениально передается именно женская взволнованность, даже некоторая неуклюжесть героини чувствуется — хочет взяться за перила, но боится затормозить свое движение.
Если бы у поэта-мужчины герой в этой же ситуации сказал: «Я сбежал перил не касаясь», было бы бездарно и глупо. Подумаешь — перил не касаясь!
Кстати, героиня Цветаевой в этих обстоятельствах вообще не заметила бы перил. Бег цветаевской героини был бы почти безумен — ничего не видит. Бег ахматовской героини напряженней — видит перила, но заставляет себя не касаться их.
Странная арифметика. Количество растленных людей, посаженных в тюрьму, всегда меньше количества растленных людей, выпущенных из тюрьмы. А люди те же самые. Так что же дает тюрьма? Нерастленных растлевает, а растленных приучает к большей хитрости.
Главные враги интеллигенции все те, что пытались стать интеллигентными, но не смогли и теперь слегка нервничают на интеллигентских должностях. В основном, конечно, госаппарат. Потому все гонения у нас начинаются с интеллигенции, стыдливо прихватывая кое-кого из остальных.
Никто так не раздражает, как бездарный авантюрист. Продал душу дьяволу, а пользы никакой. Какого черта продавал!
Необходимость частного владения землей. Никакая самая жесточайшая диктатура не могла проследить за колхозником, скажем, когда он пропалывал кукурузу. Во время прополки он должен был сначала выполоть сорняк под кукурузным стеблем, а потом окучить его землей. Но колхозник, зная, что его доход почти не зависит от его труда, очень часто облегчал себе работу. Не выполов сорняк, он заваливал землей подножье кукурузного стебля, так что сорняков становилось не видно. Никакой бригадир не заметит. Из-за невыполотых, заваленных землей сорняков в
Грандиозный ленинский план электрификации России — может быть, неосознанное желание уравновесить мракобесие революции.
Один русский физик, живущий в Америке, сказал, что наш раскидистый тип мышления неожиданно оказался очень полезным современным требованиям точных наук. Если это так, наша дилетантская всеохватность, источник многих наших бед, стала наконец необходимой в точных науках. На Западе много говорят о высоком уровне русской школы в изучении точных наук. А может быть, дело не в школе, а дело в нашем типе мышления?
Почему преданность собаки нас потрясает больше, чем преданность человека? Не потому ли, что у них изначально другой уровень сознания — у человека была слишком большая фора? Или мы уверены, что преданность собаки — это навсегда? А преданность человека менее надежна? Либо в преданности собаки мы угадываем конечную задачу человека в чистом виде? Любовь.
Мир, которым движет диктатура, — кровавый мир.
Мир, которым движет конкуренция, — пошлый мир.
Небогатый выбор.
Что такое конкуренция? Неутомимая зависть.
Идеальный капитализм на сегодняшний день — просвещенная пошлость.
Надо одолеть брезгливость, войти в пошлый мир и внутри его бороться с пошлостью. Другого выхода нет.
Вечная присказка российских правителей:
— Нам и так трудно, а тут еще народ путается под ногами.
Я стоял на тротуаре, дожидаясь жену, которая вошла в магазин.
— Разрешите пройти, — услышал я голос за собой.
Я оглянулся. Метрах в трех от меня стоял человек с палочкой; какая-то женщина держала его под руку.
— Пожалуйста, — сказал я и сделал шаг в сторону.
Человек со своей спутницей прошел мимо. И тут я догадался, что он слепой. Но какое чутье! За три метра он почувствовал, что перед ним стоит человек.
Они могли обойти меня, но у слепого право идти прямо.
В быту я сотни раз предавал истину, чтобы не предать человека. Преданная истина почти не обижается. Она же знает — она все равно истина.
А преданный моим несогласием с ним человек очень обидчив. Мне его жалко. А еще точней, мне жалко себя за ту боль, которую я чувствую, понимая, что человеку больно. Можно ли так жалеть человека, чтобы жалость к человеку не причиняла нам боль? Это невозможно.
Выходит, я жалею человека оттого, что он болью своей обиды причиняет мне боль. Интересно: жалея человека и испытывая за него боль, кого мы больше жалеем — себя или его? Неразрешимый вопрос.
Конечно, сознательно отходя от истины ради человека, я тоже испытываю некоторую боль за истину. Но, огорчая человека, когда защищаю истину наперекор ему, я испытываю гораздо б'oльшую боль. И я, естественно, стараюсь избавиться от б'oльшей боли. Выходит, истина может обойтись без моей защиты, а человек не может.