Новый мир. № 11, 2003
Шрифт:
Генерал Мезенцев не был профессиональным полицейским. Он был армейским офицером и прославился во время Севастопольской кампании. В 1854–1855 годах молодой офицер Мезенцев воевал на бастионе № 5, принимал участие в сражении при Черной речке. В 1864 году он перешел на службу в Отдельный корпус жандармов, куда принимали лучших офицеров армии. В 1876 году был назначен на должность шефа жандармов и начальника III Отделения. По словам современника, «как человек Николай Владимирович был одарен всеми высокими качествами души; он был честен в высшем значении этого слова и шел в жизни всегда прямо и смело…Когда назначение его сделалось известным, все радовались, что судьба возводила на поприще государственной деятельности столь редкого по качествам человека. Николай Владимирович никогда, нигде и ни перед кем не скрывал своих убеждений… и — что так редко случается — несмотря на свое высокое положение, он никогда не изменялся в отношениях своих к старым товарищам и приятелям. Идеалом его жизни была правда…» [59] .
59
Глинский
Чем объяснить выбор генерала Мезенцева в качестве объекта покушения? Сами террористы устами Кравчинского, убийцы генерала, объясняли необходимость покушения, во-первых, тем, что «шеф жандармов — глава шайки, держащей под своей пятой всю Россию» [60] , то есть в лице Мезенцева удар наносился по высшему правящему слою, и, во-вторых, местью за его конкретную деятельность на посту шефа жандармов и начальника III Отделения. На последнем мотиве делался особый упор, в частности, в вину генералу ставилась отмена сенатского приговора по процессу 193-х, когда ряду лиц, проходивших по делу, наказание было ужесточено.
60
Кравчинский С. Смерть за смерть (убийство Мезенцева). Пб., 1920, стр. 13.
Был еще один след в биографии Мезенцева, который мог повлечь за собой месть, за что его могли «заказать», и о котором, возможно, не знали исполнители. Польский след. В 1861 году, когда антигосударственные выступления зарождались в костелах и на улицах Варшавы, Мезенцев был адъютантом наместника Горчакова и после отстранения последним от должности варшавского обер-полицмейстера Трепова исполнял его обязанности. Представление о попытках Мезенцева не допустить антигосударственных выступлений дают сведения о телеграмме князя Горчакова государю от 7 марта 1861 года. «Государь, хотя и неохотно, согласился на увольнение Трепова от должности варшавского обер-полицмейстера, предоставив выбору наместника назначение его преемника. Горчаков доносил, что хотел было назначить адъютанта своего Мезенцева, но, пояснял он, „во все дни демонстраций я его посылал во все места, где происходили беспорядки, и с тех пор его везде ненавидят, называя палачом“» [61] .
61
Татищев С. С. Император Александр II. Его жизнь и царствование. Т. 1, стр. 432–433.
Особенностью террористического акта против Мезенцева было то, что решение о его убийстве принималось за рубежом. Степняк-Кравчинский прибыл в мае 1878 года в Россию из-за рубежа, куда он скрылся после начала арестов по делу «Большой пропаганды». Эмигрантом жил в Женеве. В России сразу же приступил к сбору информации о Мезенцеве. И есть еще одна черта в деле: против покушения на Мезенцева выступили местные российские революционеры. Даже те, кто в этот момент содержался в Петропавловской крепости. Естественно, к их мнению никто не прислушался, потому как покушение на Мезенцева было уже не вполне «российским» делом.
Покушению предшествовала операция по установлению наружного наблюдения за генералом и сбор информации о его образе жизни. Выслеживание генерала не представляло никакой сложности, ибо каждое утро в 9 часов [62] он совершал прогулку по одному и тому же маршруту: Итальянская улица, Невский проспект, посещение часовни у Гостиного двора, Михайловская улица, Михайловская площадь, Большая Итальянская… Сопровождал его один человек в штатском, который всегда шел с левой стороны, «и всегда всю дорогу они вели разговоры, как будто на равной ноге» [63] . Этим сопровождающим был не сотрудник охраны, а бывший сослуживец генерала полковник Макаров, находившийся на пенсии, но сохранивший с Мезенцевым дружеские отношения, притом не имевший при себе оружия. Террористический акт был подготовлен вполне профессионально: сбор информации не только о самом Мезенцеве, но и о лице, его сопровождающем; выбор места и времени; подбор оружия; определение путей и способов отхода. Выполнение столь сложных задач потребовало задействования в операции уже нескольких лиц с распределением ролей между ними. В целом сбор информации был закончен во второй половине июля. Регулярность прогулок, отсутствие вооруженной охраны, сравнительно безлюдный по утрам участок пути позволили спланировать операцию. К началу августа все было готово, однако исполнение постоянно откладывалось. Необходим был повод, дабы террористический акт выглядел не уголовщиной, а имел политическое звучание. 3 августа из Одессы было получено сообщение о казни члена «Общества народного освобождения» И. М. Ковальского, и в этот же вечер террористы приняли решение на следующий день казнить Мезенцева, якобы в отместку за казнь. То есть опять-таки имела место посттеррористическая дискредитация жертвы.
62
По другим источникам — в 8 часов утра. См.: «Деятели СССР и революционного движения России». Энциклопедический словарь Гранат. М., 1989, стр. 273. Такое разночтение объясняется скорее всего тем, что в 8 часов утра Мезенцев выходил из своей квартиры на Невском проспекте, а его прогулка занимала около часа.
63
«Деятели СССР и революционного движения России», стр. 273.
Стоит обратить внимание на способ покушения. У Кравчинского находился в руках «итальянский стилет, сделанный по специальному заказу» [64] , завернутый для маскировки в газету. Стилет этот был сделан за рубежом.
64
Там же.
Применение именно стилета привело к тому, что ни сам Мезенцев, ни сопровождавший его полковник не поняли, что произошло. Генерал ощутил боль, но крови не было. Он сам доехал домой, и когда обнаружилось ранение, было уже поздно — в 17 часов 15 минут пополудни генерал Мезенцев скончался.
Убийство начальника III Отделения имело уже не дезорганизационный и информирующий характер, а было открытым вызовом власти, актом ее дискредитации: III Отделение — спецслужба империи — не смогло защитить даже своего руководителя. Как писал в воспоминаниях князь В. П. Мещерский, «убийство шефа жандармов генерал-адъютанта Мезенцева, совершенное с такою дерзостью и при том с исчезновением даже следа убийц, повергло в новый ужас правительственные сферы, обнаружив с большею еще ясностью, с одной стороны, силу ассоциации крамолы и слабость противодействия со стороны правительства… Для всех было очевидно, что если шеф жандармов мог быть убит в центре города во время прогулки, то, значит, ни он, ни подведомственная ему тайная полиция ничего не знали о замыслах подпольных преступников, и если после совершения преступления злодеи могли так ловко укрыться, то, значит, в самой петербургской полиции ничего не было подготовлено к борьбе с преступными замыслами крамольников» [65] . Современники правильно оценили направленность этого террористического акта — против императора, ибо убит был человек из ближайшего окружения царя. «В кого направили они смертельный удар свой? — задавала вопрос либеральная газета „Голос“ в статье, посвященной этому событию. — В ближайшего советника Государя Императора, в лицо, облеченное высочайшим доверием, в человека, прямой и честный характер которого снискал ему глубокое уважение всех, его знавших и в Крыму под градом вражеских пуль, и в Варшаве… и в Петербурге, в совете, вершащем судьбы всей России. Везде и всегда он пользовался любовью, — его, русского душою и сердцем, любили даже в Царстве Польском…» [66] .
65
Цит. по кн.: Глинский Б. Б. Революционный период русской истории, стр. 249–250.
66
«Голос», 1878, 5 августа.
Одновременно это убийство продемонстрировало обществу и власти появление нового типа революционера — профессионально владеющего навыками совершения террористических актов. Как писал один из дореволюционных авторов: «Российский революционер становился все более и более агрессивным. Менялась даже внешность его. Вместо прежнего чумазого пропагандиста или даже современного деревенщика-народника в косоворотке и высоких сапогах на криминальную сцену России выходил джентльмен, весьма прилично одетый, вооруженный кинжалом и револьвером».
Следующим громким террористическим актом стало покушение на преемника Мезенцева на посту начальника III Отделения — генерала Дрентельна. Напомним обстоятельства покушения.
13 марта в 13 часов дня генерал Дрентельн ехал в карете по набережной Фонтанки в Комитет министров, располагавшийся на Дворцовой набережной. Террорист Мирский опередил карету на верховой лошади и произвел выстрел внутрь экипажа; выстрел миновал генерала: пуля разбила только стекло и застряла в деревянном кузове кареты. Кучер не растерялся и, развернув карету, бросился догонять всадника. Однако преимущество в скорости и маневренности позволило террористу оторваться от погони. На углу Воскресенского проспекта и Захарьевской улицы лошадь, поскользнувшись на каменной мостовой, упала, и всадник, вылетев из седла и сильно ударившись, не смог снова сесть в седло. Оставив лошадь, он взял пролетку и уехал на ней с места падения.
Вполне естественно, что следующей мишенью стал император Александр II.
В роли исполнителя террористического акта выступил совершенно неожиданный для революции человек — Александр Соловьев. В советский период Соловьева окружили героическим ореолом. На самом деле это был наркоман. 2 апреля 1879 года, встретив Александра II во время прогулки, Соловьев выстрелил в него несколько раз. В исторической литературе это покушение на царя описывается так. Соловьев, до этого слывший мирным пропагандистом, прибыл в Петербург из провинции с твердым намерением убить царя. Одновременно с той же целью здесь оказались Кобылянский и Гольденберг. Право выстрела отстоял Соловьев. После чего он купил фуражку чиновника, взял у товарищей револьвер и отправился на дело [67] . Однако в этой истории очень много белых пятен, не попавших в поле зрения историков за весь послеоктябрьский период.
67
См.: Иващенко В., Кравец А. Николай Кибальчич. М., 1995, стр. 71; «„Народная воля“ и „Черный передел“». Л., 1989, стр. 10–11; «„Народная воля“ перед царским судом». М., 1930, стр. 22.