Новый Мир. № 2, 2000

Журнал Новый Мир

Большой, головокружительный город.

* * *

Кайма на трубе.

Горластые серые птицы

репродукторов на белоснежных надстройках и мачтах

утешают звуками маршей.

С высокого борта в толпу на тверди причала

серпантин, серпантин, серпантин.

Пароходные проводы.

Зычный голос гудка.

Рейс обычный на Сахалин, Курилы, Камчатку.

Возвращаются с материка отпускники.

Корейцы-рабочие.

Лотерейный везунчик с выигранным автомобилем,

одуревший от счастья.

Юная лейтенантская жена в слезах.

Женщина-подросток

всхлипывает, рот заслоняет букетом,

лепечет свою беду:

мужа перевели к китайской границе.

Там

два дома всего и солдаты.

Завтра ему уезжать.

А ей обратно на Шикотан, с вещами ждать вызова много недель.

Всего пять месяцев, как ее он на остров привез и они поженились.

Вон и сам лейтенант на причале.

Худощавый парнишка с ночной синевой под глазами.

Чтобы видеть его,

она забиралась все выше по железным ступенькам

и замерла

у какой-то подъемной стрелы.

Больше не сдерживая рыданий.

Только рот заслоняя растрепанным желтым букетом.

Теплоход отходил.

И рвались разноцветные ленты.

Ей на вид еще нет двадцати.

Бронзовые волосы, завитые вчера в парикмахерской, раскрутились.

Опадающий букет.

Мокрое лицо повернуто в сторону отодвигающихся причалов.

Часа через два

я увидал ее снова, в компании чернявых парней, возле шлюпки.

Они пили вино и смеялись.

И букета не было в ее руках.

* * *

Путешествие в море прескучная вещь.

Карта, расстеленная на столе и прижатая раковинами по углам,

обещает иное,

когда водишь пальцем по голубой воде,

заходя на желто-коричневые острова.

А тут белое крашеное железо.

Пустая вода.

Лотерейный автомобиль в пересохшем бассейне, и на палубе ни души.

Только в баре тепло.

Мне попалась хорошая книга.

Я валялся в каюте

и читал хронику странствий морских, полную удивительных описаний.

После вышел на воздух, закутавшись в куртку.

Судно шло,

подрагивая под ногами, и во тьме

не зажглось ни звезды.

Только молочная дорога растекалась за кормой.

Да справа дрожали архипелаги огней.

Штурман сказал: «Пролив Лаперуза», — и дал мне бинокль.

Я увидел гирлянды лампочек, как в праздник на московских мостах,

над мокрыми палубами шхун

и каких-то людей, ворочавших сети.

Японцы ловили кальмаров.

* * *

Южно-Сахалинск почти в пальмах — что-то такое, слабо предвещающее экзотику, есть в его облике.

Завтра четырехмоторный самолет унесет меня домой, на запад. Он уже прилетел и стоит на здешнем бетоне.

А пока машина везла меня поперек узкого острова на восток, в сторону океана.

Это было похоже на гонку. Небо провисло потемневшими, обтрепанными тучами, наползавшими из-за хребта, и мы убегали от них — мимо одиноких желтых деревьев и грустных полей, уставленных мешками с картофелем.

И ускользнули наконец, точно выехали из-под намокшего парусинового навеса.

Под светлым небом заблестел впереди подернутый желтоватыми струйками пара коричневый океан.

Тут был край земли.

Все города, деревни, вокзалы остались за спиной.

По ту сторону широкой полосы отлива, усеянной хлопьями пены, мертвыми медузами и крабами, бесились во много рядов буруны.

А еще дальше, за невидимой цепочкой последних островов, лежали неоткрытые материки и земли.

Бросив шофера с машиной и все прошлое, я побрел вдоль океана, подбирая раковины и кусочки янтаря.

Вода прибывала, заливая цепочку следов за спиной и оставляя лишь ненаписанную сторону жизни.

Так оно и было.

Но за громадным, будто всплывшим из морского песка валуном мне открылась брошенная рыбачья стоянка.

С обгоревшим в костре бревном, обрывками каната, ржавой бочкой из-под солярки. С вкопанным в берег тяжелым простым столом.

И на его широченной, поседевшей от долгой службы

доске, замусоренной клочками красноватой рыбьей шкурки, глубокими и крупными буквами вырезано было рыбацким ножом женское имя. То самое, от которого я убегал через всю страну.

Домодедово — Хабаровск — Троицкое — Владивосток —

Корсаков — Южно-Сахалинск — берег Охотского моря.

Август — сентябрь 1979.

Прибытие

О, самолеты, исполняющие желания: возвращенье сюда я замыслил у океана. И вот заволновался, когда вышла из облаков сшитая из разноцветных кусочков земля, маленькая и древняя, как молитвенный коврик. Край пророчествующих камней, где осень похожа на тощее лето, а зима на осень, где дружат кетмень и халат, а лоза кажется неживой, но плодоносит. Где за горами бьется неверный зверь — Кафирниган. Тут яркие платья светятся в бетонных рощицах будущих виноградников, и у женщин нежные взгляды и тяжеловатые ноги, мужчины же со свирепыми бородами и добрыми тигриными глазами восседают, а в городских кафе мальчики танцуют с мальчиками, распространяя запах пота. Ты видишь: вечно бежит гончар по деревянному кругу, а лепешки обжигают в печи, как глину, и одинокий молельщик застыл у входа в мечеть, отставив калоши со свастикой на подметках и задумавшись о жизни, соединившей заветы пророка с первыми МТС. И свадьба с бубнами и танцами, кружась, перемещается по улице, будто катится торжественная арба. Ко мне приходит мой приятель, прыщавый молодой таджик с блюдом плова, завернутым в радужный платок, и развлекает веселым косноязычным разговором. По примыкающим к гостинице правительственным кущам в темноте пробирается человек со спортивной винтовкой. У него вид наемного убийцы. С каждым выстрелом тяжелые черные тряпки шлепаются на землю с крыш и галереек: дважды в год он бьет кошек, могущих непристойным ором обеспокоить съехавшихся на пленум гостей. Ночью поедаю дыню, курю и читаю сказки «1001 ночи», полные наивных непристойностей.

Осень 1979.

Батумские наброски

* * *

горная речка вся в мелких круглых камешках наводила на мысль что где-то там наверху раскричавшаяся хозяйка высыпала в сердцах поток разноцветной фасоли из необъятного мешка

* * *

по дорожкам приморского парка в страусиных пальмах брюхатые мужчины с золотыми сверкающими гайками на волосатых пальцах прогуливают своих юных купленных в универмаге жен