Новый Мир. № 2, 2000
Шрифт:
— Достоевский как раз ничего не доказал. Раскольников хотел отнять награбленное, и если бы Достоевский изобразил его не истериком и психопатом, каким был сам, а нормальным, хладнокровным человеком, то и старуху бы убивать не пришлось…
— Нормально наехал бы, — поддержал кто-то из мальчишек.
В классе засмеялись. Геля смотрела на новичка с интересом.
— Достоевский еще и сестру старухи приплел… А потом гениального следователя выдумал, какого просто быть не может. Следователь — это тот же милиционер, а где вы видели гениального милиционера?
— Меня вообще тошнит от этого Достоевского, — поддержала Илью школьница, судя по виду — отличница.
— Но постойте, Сергей, — с улыбкой заговорила Геля. — Вы же сами себе противоречите! О какой детерминированности преступления наказанием можно в таком случае говорить?
— Об общественной.
— Например?
— Например, 1917 год. Великая Октябрьская революция.
Геля кивнула:
— Поняла. Вы считаете, что революция в России была неизбежна? Что ж…
— Она была детерминирована тысячами тех самых больших состояний, в основе которых лежало преступление. Количество перешло в качество. Тысячи отдельных преступлений родили одно большое наказание.
А класс между тем разделился надвое, но не на тех, кто был за учительницу и кто за новичка, а на тех, кто наблюдал за диспутом и кто следил за Гелей. Это были в основном девчонки. Они пялились на Гелин живот и возбужденно перешептывались.
Но Геля так увлеклась дискуссией с новым учеником, что ничего не замечала.
— То есть вы хотите сказать… — Она наморщила лоб, пытаясь понять ход мыслей новичка.
— Я хочу сказать, что новая революция в России неизбежна.
Учительница громко засмеялась:
— Какая революция, Сережа? Время революций давно прошло. Пройдите по улицам: люди гуляют, влюбляются, ходят в театры…
Илья снисходительно улыбнулся:
— Когда революционные солдаты и матросы брали Зимний, в опере пел Шаляпин.
— К черту революцию! — воскликнула Геля шутливо, но несколько все же нервно. — Революция — это кровь, это безвинные жертвы…
— Жертвы революции не бывают безвинны… Это общее наказание за отдельные преступления.
— Ну хорошо, а дети? — Геля, похоже, теряла терпение. — В чем, например, виноваты дети?
— Дети отвечают за своих отцов.
— И за матерей! — выкрикнула Анджела Дэвис, и все снова засмеялись. Все, кроме учительницы.
— Хорошо же вас учили в вашей Чечне, — задумчиво проговорила Геля и направилась к двери.
— Это — самообразование, — с интонацией превосходства ответил Илья.
Геля открыла дверь и выглянула в холл. Женщины с вязаньем в руках там уже не было. Она вернулась к столу и внимательно посмотрела на новичка. Глаза его откровенно издевательски смеялись.
— Вы еще о детской слезинке скажите, — негромко предложил он.
— Скажу! — нервно отозвалась Геля. — Достоевский не только великий русский писатель, но и пророк! Он предсказал сто миллионов жертв в России, и его пророчество сбылось!
Илья
— Достоевский — великий симулянт. Он даже эпилепсию выдумал, чтобы быть похожим на пророка. Известно же, что эпилепсия — болезнь наследственная, а в их роду ею никто не болел, ни до, ни после. Его сто миллионов — просто ровная цифра, взятая с потолка, истерика. Но есть статистика. За последние несколько лет продолжительность жизни в нашей стране упала на десять лет, что эквивалентно одновременному расстрелу восьмидесяти миллионов граждан. Плюс пятнадцать миллионов наркоманов, которые стали наркоманами в эти же годы. Они будут «расстреляны» завтра. Может быть, эти сто миллионов имел в виду ваш пророк? А что касается детской слезинки, то советую вам не забывать о четырех миллионах беспризорных детей…
Илья сел и продолжал, улыбаясь, смотреть на учительницу.
— Я не понимаю… — растерянно проговорила она.
Илья развел руками:
— В России неизбежна новая революция.
Класс зашумел. Он весь был на стороне Ильи.
— Ура! Революция!
— Будем Зимний брать!
— Не Зимний, а Кремль! Ур-ра!
— Но вы практически не жили при советской власти, а я жила. — Геля попыталась призвать учеников к благоразумию, но они не слышали.
— Вы пожили, дайте нам пожить!
— За-мол-чи-те!!! — закричала Геля и трижды сильно и громко стукнула ладонью по столу.
Стало тихо. Школьники смотрели на учительницу с удивлением. Кажется, такой они ее еще не видели. И вдруг девочка с ангельским лицом и ясными детскими глазами поднялась и спросила высоким, чистым голоском:
— Ангелина Георгиевна, вы залетели?
Геля не поняла. Школьники же поняли все.
— Беременная, беременная, беременная… — бормотали они, уставясь на живот учительницы, и засмеялись, заржали — открыто и издевательски.
— Дегенераты! Кретины! Уроды! — истерично закричала Геля и выбежала из класса.
После того случая Геля больше не появлялась в школе, жила безвыездно в своем «царском селе». Странно, но школьники не особо об этом жалели и почти не вспоминали свою любимую учительницу.
Глава двадцатая
КАК ПАВКА ПОПУ МАХРЫ В ТЕСТО НАСЫПАЛ
Явочное место они устроили за городом, в заброшенном пионерском лагере, выходящем на берег Дона. Ветер, не стихающий даже на закате, покачивал ржавый, без флага флагшток.
Анджела Дэвис лежала на животе на дощатом квадратном возвышении, болтала в воздухе ногами и читала «Как закалялась сталь». Она была в купальнике и делала вид, что загорает.
Ким вышагивал внизу по периметру квадрата — то по часовой, то против часовой стрелки, бормоча и шлепая себя по голове какой-то брошюрой.
Илья находился чуть поодаль. Привязав к кусту акации бечевкой теннисный мяч, он ударял по нему рукой и при приближении мяча к лицу уклонялся, как от удара, то влево, то вправо, стараясь не закрывать при этом глаза и даже не моргать.