Новый мир. № 3, 2004
Шрифт:
А нынче лишь с кошкой беседуй. Володя решил проверить сетчонку, может, попалось что, а заодно и к соседке Наде зайти, рассказать о своей придумке.
— Вот и правильно, — одобрила Надя. — На случай… Мало ли чего… Сломается — ты рядом, под рукой.
Домик у Нади невеликий, дворик малый, но чистенький, прибранный. Даже цветы росли, «зорька», которые белого дня не любят и раскрывают пахучие свои граммофончики лишь в ночную пору — от вечерней зари до позднего утра. Но сейчас был день. Зато сладко пахло во дворе свежим борщом, только что сваренным.
— Пообедай. Горяченького похлебай…
Отказаться Володя не мог, слюнки глотая.
Борщ еще доспевал в белой кастрюле, прикрытый полотенцем, на низенькой дворовой печке-«горнушке». Когда-то при совхозе готовили на газовых плитах, а ныне — к «горнушкам» вернулись, к дровам да кизякам. Баллоны с газом далеко, да и стоят они теперь дорого, не подступишься. Лепешки ли, пышки, которые хлебу замена, тоже на «горнушках» приноровились печь.
Хорошие Надя пышки пекла, высокие, мягкие. Крошеные огурцы с помидорами, луком плавились в желтом горчичном масле. А уж свежий пахучий борщ с чесночком для Володи был праздником в его не больно путевой жизни.
Для Нади накормить мужика разве трудно?.. Тем более, что в ее одинокой жизни всякий гость — радость. Это прежде была семья да работа, соседи. Тракторы гудят, машины мыкаются, громыхают телеги, людской говор, голоса ребячьи, их далеко слыхать, коровий мык да собачий лай. Все это — в прошлом.
А нынче встанешь — одна и заснешь — одна; за день ни людского голоса, ни гула машинного не услышишь, словно в могиле.
На неделе приходила волчица, по светлому, лишь завечерело. Пришла и зарезала комолую молодую козочку прямо у двора. Надя и кричала на нее, и палкой махала. А проку?.. Волчица распорола брюхо козе, заглотила все сладкое: печенку, сердце, легкое — и тогда лишь ушла. Вот и живи…
Володя борщ хлебал с мягкой пышкою и успевал о завтрашнем говорить:
— А может, им понравится и они начнут сюда ездить? Тогда мы заживем…
— Может, и так, — соглашалась Надя.
— Даже базу здесь можно устроить. Тренируйся и живи. Тогда обслуживающий персонал понадобится. Это не то что Муса… «Висе мое, я висе выкупил, — передразнил он чечена. — Зэмля, скотина и рэ-эчка». Даже речку он, видите ли, купил. А мы всю жизнь прожили и всю жизнь в совхозе проработали. А теперь вроде лишние. Бесплатно работай на нового хозяина.
— Уж такой нахальный, — поддержала Надя. — Не дай бог…
— Речкой завладал… А я ловил рыбу и буду ловить. И никто не запретит. Если в сетке будет красноперка, серушка, то лучше, наверно, пожарить, — о завтрашнем вспомнил Володя. — Им жареная лучше, они же на машинах.
— Конечно. Принеси, я пожарю.
— И раков надо попытать, ночью, со светом. У моста раков по двести рублей за ведро, с руками отрывают.
— Раки — это хорошо, — одобрила Надя. — Городские их любят. А вот я в рот не беру, гребаю. Говорят, что они дохлину сосут: скотину ли, человека, какие потонут.
— Это все брехни… — возразил Володя.
— Может, и брехни, а
Глядя, как истово хлебает сосед, с пышкой вприкуску, Надя позавидовала и себе налила миску борща, поела в охотку, за компанию.
А потом сказала, углядев:
— Ты бы принес рубахи свои да штаны, я бы прокрутила в стиралке. Все же гости приедут, — усмехнулась она.
Володя смутился, начал отказываться:
— Да у меня есть чистое… В сундуке… Это вроде рабочее…
Он отказался, но как-то разом увидел себя будто со стороны: грязная рубашка с закоженелым воротом, недельная щетина, уже с сединой, разбитые опорки на босу ногу.
Вернувшись к себе во двор, Володя устроил день банный, добро что летняя душевая еще не рухнула, хоть и покосилась.
Он помылся и, облачась в чистую одежду, даже съездил на велосипеде к старому Катагару, который имел парикмахерскую машинку, ножницы и кое-какой навык.
Нужно было готовиться. Гости приедут, со всех стран.
Вот и готовились всяк по-своему.
И в день обещанный, поутру, на хуторе Большие Чапуры, торопясь, заканчивали последнее. Володя Поляков раков варил, запуская их в бурлящий, сдобренный укропом и солью кипяток. Надя Горелова жарила красноперок на легком духу до розовой аппетитной корочки. А еще пышки пекли, тоже на воле, варили картошку.
По ложбине, по речке, над водой, по всему хутору стелился ли, плыл кисловатый печной дым, дух пресного хлеба, острый укропный да рыбной, с луком, поджарки.
Тот же погожий день просыпался на всем Придонье. С утренним холодком, с легким туманом ли, паром над заводями и озерами, с пеньем жаворонков.
Но лишь поднялось над займищным лесом красное солнце, от станицы Старогригорьевской стала накатывать с ревом и гулом чужая сила.
Первым неслышно скользил над степью голубой вертолетик. Легкая тень его бежала по склонам курганов да балок, никого не тревожа.
Но следом, чуть приотстав, валом катилась по земле белая пыль, словно при степном буране. Там рев и рокот многих моторов. Разноголосый истошный хор для здешних мест непривычен и потому страшен. Он приближается, накрывая округу. Глубже забиваются в норы осторожные лисы, корсаки да тушканы — земляные зайцы. Старая хромая волчица загоняет подросших головастых волчат в темное логово.
Катит рев по земле. В пыльном облаке, догоняя, а порой обгоняя друг друга, мчатся могучие грузовики, приземистые, словно жуки, вездеходы, юркие мотоциклы. Ревущую армаду прикрывают сверху, добавляя страху, два армейских вертолета, пугая видом и гулом сторожкую степную птицу.
Грохот. Рев, бензиновая гарь, смешанная с едкой глинистой да меловой пылью, — словом, света конец.
Это — автомобильные гонки, которые, с недолгими передыхами, держат путь через всю страну, от Балтийского моря к Черному. Международное ралли, специальное — по бездорожью, чтобы надежность машин проверить да нервы пощекотать. Словом, гонки.