Новый Мир. № 4, 2000
Шрифт:
После войны Холин служил официантом в «Национале». Должность непростая, и место непростое.
Самостоятельно растил дочку.
Стал наряду с Сапгиром одним из родоначальников течения художников и поэтов, позже получившего на Западе имя «андеграунда» — подпольного искусства, антипода советскому официозу.
В поэтике шел за Хлебниковым (особенно фонетические опыты), за Маяковским (космические гиперболы), а интонационно — по наблюдению А. М. Ревича — за Тихоном Чурилиным.
Умело использовал избыточность
Между тем надо помнить, что Холин вел свои эксперименты под спудом нерушимого соцреализма, в его глубоких подвалах, без малейшей надежды на то, что такие пробы могут быть обнародованы.
Холин знал горечь человеческого прозябания.
Опись жизни путаной, сбивчивой, несчастной и несносной, по ощущению поэта, требовала отвечающего ей косноязычия — разъятой, деформированной речи, предельно опрощенной, лаконичной, во всем сводящейся к минимуму. Отсюда скупость словаря. Отсюда узейший — по слову на строчку — вертикально вытянутый холинский стих. Слова трехсложные. А лучше — двусложные. А еще лучше — односложные. Причастия и деепричастия почти упразднены. Никаких «оборотов речи». Никаких «грамматических конструкций». Пунктуация скошена на корню.
Существительное, прилагательное, местоимение, глагол. Все.
Безбожно обеднив язык, эти опыты, однако, очистили речь от словесной рутины, освободили от инерции штампов, напомнили об иных возможностях словотворчества, дали простор воображению.
Холин не просто расширил границы традиционной лирики, а круто поменял ее содержание. В лирику вторгся быт барака. Любовь свелась к сношениям. Высокий слог заглушило сквернословие. Аромат жизни забила тошнотворная вонь. Все это обнажилось, выплеснулось на свет. Своей узкой строфой, как насосом, Холин выкачивал воздух рабства: качнул — назвал — выкачал, качнул — назвал — выкачал. В этом видится нам смысл его труда. Но чем заполнить образовавшийся вакуум, он не очень себе представлял. Положительный смысл погрязал в утомительных перечислениях — кому и чему надо молиться, перечислениях, полных языческой мешанины; или просто следовали списки «друзей Земного Шара»; или длились перечни того, как негоже поступать с Богом, то есть снова истинное утверждалось через отрицание ложного. Светлая поэма «Песня без слов», посвященная Овсею Дризу, одиноко боролась с потемками барака. И вдруг в помощь ей откуда-то из глубины вспыхивало:
Уголки Твоих губ Уголки Твоих глаз Это свет Пробегающий Мимо насМогут быть разные представления о предназначении искусства. Правильно, что оно призвано смягчать нравы, дарить людям надежду, вселять в их души гармонию, славить красоту бытия. Верно, что высшая власть вменила в обязанность поэту пророческое служение: предчувствовать грозы грядущего, предупреждать о них. Но справедливо и то, что дело поэта — обличать подлость и пошлость жизни, диагностировать нравственные болезни общества, побуждать его излечивать их. Игорь Холин не пребывал в роли холодного наблюдателя. Беды Отечества его действительно печалили, возмущали, жгли, доводили до отчаянья. Мотив смерти отчетливо звучит в книге. Поэт шел «от противного», от отрицания, от издевки. В том числе и над самим собой. Он проклинал барак — и любил его, ненавидел — и жалел.
Да, его влекла литературная игра, формы его всегда были «игрушечными», но не шуточным оставался протест. И когда формальные заботы отступали, упражнения в словотворчестве прекращались, хорошо экипированные абсурд и профанация сдавали оружие, тогда и прорывалось дыхание судьбы.
В тяжелое время Как некое зло Поэзии бремя На плечи легло Несу свою ношу Бреду Как в бреду Но ношу не брошу Не упаду«…Только слова останутся»
Зинаида Гиппиус. Дневники. Под общей редакцией А. Н. Николюкина
Вступительная статья и составление А. Н. Николюкина. М., НПК «Интелвак», 1999. Т. 1 — 736 стр. Т. 2 — 720 стр
«Нет слов — а между тем только слова останутся. Только они кому-нибудь помогут не забыть. А забывать нельзя». Эти фразы, занесенные З. Н. Гиппиус 26 марта 1921 года в ее «Варшавский дневник», раскрывают, наряду со многими другими аналогичными признаниями — дневниковыми, стихотворными, эпистолярными — содержание и смысл отражения
Дневник — важнейшая форма творческой самореализации Гиппиус, и не приходится удивляться тому, что после нее осталось столь много дневников в прямом жанрово-терминологическом смысле этого слова — повседневных, хронологически выстроенных датированных записей-повествований от первого лица. В своем многообразии дневниковые тексты Гиппиус выявляют различные регистры ее личности, часто пересекающиеся, но никогда не смешивающиеся между собою: лаконичные подневные записи для себя — и ретроспективные обобщающие характеристики определенных жизненных этапов; интимно-психологические признания, метафизические построения, обращенные к «избранным», самым восприимчивым, — и адресованная всем и каждому публицистическая хроника текущих событий, оборачивающихся творимой историей. Почти во всех случаях записи Гиппиус — больше чем индивидуальная исповедь. Ее дневник «О Бывшем» — не просто совокупность откровений и свидетельств, дающих ключ к пониманию того, как структурировались религиозные убеждения автора; это — важнейший документ для истории «нового религиозного сознания» в России в символистскую эпоху. Записи, неоднократно издававшиеся под общим заглавием «Петербургские дневники», и примыкающие к ним «Черные тетради» — это хроникальная история жизни Гиппиус и ее близких в период мировой войны, революции и первых лет владычества большевиков; но вместе с тем это — исторический документ исключительной силы, исполненный той глубины осознания и точности оценки всего совершающегося, которые тогда были доступны мало кому из современников. И сейчас ее «революционные» дневники могут служить таким же безупречным и всеобъемлющим — не в смысле арифметического учета событий, а по адекватности их отбора и осмысления — учебником истории России на переломе двух эпох, каким является «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына применительно к последующей истории страны.
Собственно о дневниках Гиппиус можно было бы говорить очень много, и, конечно, к ним еще будут много раз возвращаться. Попытка представить их читателю собранными вместе, разумеется, должна быть встречена с энтузиазмом — в особенности потому, что до сих пор значительная часть включенных в два тома текстов («Co n tes d’amour», «О Бывшем», «Варшавский дневник» и др.) известна лишь по публикациям в эмигрантских изданиях, в России малодоступных, а один из них («Записная книжка 1908 года») опубликован впервые по рукописи. В этом отношении предпринятое издание сделало свое доброе дело и наверняка надолго останется в читательском и исследовательском обиходе за отсутствием других, столь же полных и внешне внушительных, изданий дневниковых произведений Гиппиус. Тем более необходима нелицеприятная оценка двухтомника под знаком качества его подготовки.
В преамбуле к комментариям сообщается, что «в настоящей книге впервые собраны все известные в настоящее время дневники З. Гиппиус, которые она вела в различные периоды жизни». В издание, однако, не вошел ее метафизический дневник «Выбор?» (1929–1930), опубликованный в парижском журнале «Возрождение» в 1970 году (№ 222); по затрагиваемой проблематике и характеру авторского письма он вполне соотносим с «Воображаемым» (1918) и «Дневником 1933 года», представленными в двухтомнике. Вместе с тем значительная часть первого тома издания занята книгой журнальных критико-публицистических статей Антона Крайнего (постоянный псевдоним Гиппиус в этом жанровом амплуа), вышедшей в свет в 1908 году под заглавием «Литературный дневник (1899–1907)», — книгой замечательной, заслуживающей, безусловно, переиздания наряду с многочисленными другими печатными выступлениями Антона Крайнего аналогичного рода, но переиздания не вперемежку с дневниками в прямом, а не в фигуральном содержании этого термина [18] . Выбор заглавия для сборника статей был, вероятно, связан для Гиппиус с осознанием дневниковой природы всего собственного творчества, а также соотносился с определенной литературной традицией — такими заглавиями критико-публицистических циклов, как «Дневник писателя» Достоевского или «Дневник читателя» Михайловского (традицией, продолженной, в частности, Мережковским, вослед «Литературному дневнику» Гиппиус выпустившим в свет книги своих статей под заглавиями «Было и будет. Дневник 1910–1914» и «…Невоенный дневник. 1914–1916»), — но, конечно, свои журнальные выступления она за дневники выдавать не пыталась. Редактор двухтомника признает, что статьи, вошедшие в «Литературный дневник», «являются дневником скорее в историческом (? — А. Л.), чем в жанровом отношении», что этот «дневник состоит из литературных статей», — но почему, руководствуясь теми же критериями, он не включил в издание заодно и книгу Гиппиус «Стихи. Дневник 1911–1921»?
18
Когда эта рецензия была уже в наборе, в московском издательстве «Аграф» вышла книга: Антон Крайний (З. Гиппиус), «Литературный дневник», помеченная 2000 годом.