Шрифт:
Александра Мочалова
На грани стекла и огня
Мочалова Александра Александровна родилась в Кирове (Вятка) в 1977 году. Закончила Вятское художественное училище им. А. А. Рылова по специальности живопись. Работала бутафором-декоратором в Кировском ТЮЗе (Театре на Спасской), декоратором в театре кукол. Публиковалась в областных газетах и журналах, коллективных сборниках. В «Новом мире» печатается впервые. Живет в Кирове.
С осени прошлого года я, сам выпускник Литинститута (семинар Евгения Винокурова), веду в Литературном институте семинар поэзии у заочников.
Семинар (пока) большой, двадцать один человек.
Большинство из них — взрослые люди, с образованием, профессией, зачастую — с публикациями (как правило, в местной печати, в Сети), с большими — зачастую преувеличенными — надеждами.
Часто студенты оказываются интереснее своих текстов.
Вятская художница Александра Мочалова — одна из тех, в ком есть не только, что называется, способности, но и дарование (дар=подарок), что не очевидно даже среди студентов Литинститута.
У нее есть и голос, и слух — поэтический (по аналогии с музыкальным).
Она пишет долгие красивые стихотворения.
Одаренному человеку нужна своевременная смена аудитории.
Остальное — таинственно и непредсказуемо.
— Странный вы народ — люди! — сказал, усмехаясь, Стеклянный Человечек. — Всегда недовольный тем, что есть.
Тропой Лорелеи Меж темными елями, словно в бреду, Как только умею, едва, еле-еле Над Рейном бреду. У пепельной ели живет в подземелье Мой хрупкий лесной стеклодув. Под хвойною тенью, тропой Лорелеи, В зеленую чащу иду. Меж птиц и растений тропинка к тебе ли? — Веду разговор на ходу. Беду ли найду я в лесной колыбели, Покуда тебя не найду? Я буду шептать заклинанья, бледнея, Чернея в огне и в аду, А ежели губ разомкнуть не посмею — Молчу, заклинаю и жду: Явись предо мною, пред ясные очи — Еловый, подземный, чудной, Сквозной колокольчик, веселый стекольщик, Прозрачный, как месяц ночной. Явись предо мною, На доброе сердце, тепла и стекла не жалей. Дыханьем стеклянное сердце земное Согрей, а захочешь — разбей. Сквозь чистый и ясный осколок на свечку Посмотришь — увидишь меня. Там сердце на грани стекла, Человечек, На грани стекла и огня. В стеклянные реки увидишь, как руки По Рейну сплавляют леса, На выдох стекольное дело сквозь трубки В сосуды всплеснет чудеса. И спросишь: «Чего ты хотела у ели — Понять, поменять, обрести? Людские желанья, заветные цели Просты, но не ясны, прости». Тропой Лорелеи Меж темными елями, словно в бреду, Как только умею, едва, еле-еле Над Рейном иду…Владимир Маканин
Без политики
Из книги «Высокая-высокая луна». (См. также: «Однодневная война» — «Новый мир», 2001, № 10; «Неадекватен» и «За кого проголосует маленький человек» — «Новый мир», 2002, № 5.)
Маканин Владимир Семенович родился в 1937 году в Орске Оренбургской обл. Окончил МГУ. Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».
Cтарый хер, я сидел на краешке ее постели. Весь в луне — как в коко не чистого серебра.
В том-то и дело! Старикан Алабин сидел на самом краешке ее постели. Конечно, напряженно. Конечно, с опаской. Но луна за окном вдохновляла!
Ни к чему много света. Заоконная луна это понимала не хуже меня: на спящую молодую женщину хватило одного луча, но какого! Воистину чудо. Я был в отпаде. Я не дышал. Луч тоже не дышал. (Картина старых мастеров. Уже наш Вермеер. Вот он. Откровенный. Cамую чуть.) Хотя, по сути, чтобы пускать слюну, лунному лучу открыто было не так уж много. Лицо… И сонно нависшая женская грудь. И пожалуй, подчеркнута диагонально рука — узкая, выпроставшаяся из-под легкого одеялка.
Я немного придвинулся. За полчаса я всего-то преодолевал расстояние в сантиметр. Чужак. А что поделать! (Зато в их дом я пробрался за пять минут — половицей не скрипнув, прошел веранду, прошел комнату. Большую их комнату с фортепьяно… Взял влево… И в три мягких шага оказался в спальне.) Однако теперь медлил и вел счет на сантиметры… Тем более, что едва придвинувшись на первый же смелый сантиметр, я замер. Я вдруг учуял запах. Сладковатый.
Он исходил как бы от ее лица. Что-то необычное и пряное?.. Эту пряность ее дыхания я учуял еще вчера. Утром. (Когда напросился сюда, к Даше, на чай.) Но я уже забыл… Луч… Я тонул глазами. Луч не давал думать… Луна завораживала. Луч, смещаясь, показывал теперь фрагмент той же картинки. Лицо и грудь.
Невольно насторожившись, я втянул воздуху (и сладковатого ее запаху) побольше… Спит… Я еще к ней склонился. Еще. Получалось, что я осторожно пробовал лечь с ней рядом. (Я хотел бы лечь. Это правда. Но движения, чтобы лечь, я не делал.) Я только вбирал ее пряное дыхание. А Даша проснулась.
И тотчас, инстинктивно, толчком бедра она сбросила меня на пол. Включила ночник. Я стал оправдываться. Сидя на полу… Объяснение было, конечно, нелепо. Фантазии никакой!.. Мол, шел ночью к некой женщине, а попал на дачу к ним. Ошибся в темноте домом… Даша только фыркнула:
— Что за сказки, Петр Петрович!
Но я опять… На дачах бывает!.. Ночью вдруг заблудишься… Темно… Мое словоизлияние Даша решительно перебила — она хотела спать.
— Хватит. Иди на веранду, дед… Там диванчик.
Я подумал, не попытаться ли хотя бы обнять ее. Для контакта.
— Иди, иди, дед! На диван. Там есть одеяло… Утром кофейку выпьем.
Я сник.
— Я, Даша, вчера яблоки принес.
— Видела.
— Отличные яблоки.
— Видела… В нашем саду и насобирал, а?
Я нехотя отправился на веранду — и уже оттуда с обидой ей выговаривал. Ворчал, что, мол, за люди кругом! Что за гнусные наговоры! Эти их склоки… Эти их дачные друг на дружку поклепы, которые разносятся как ветром!.. Однако же что правда, то правда. Ее яблочки. Они. Когда шел, не мог не протянуть руки. Не удержался! (У меня ни такого сада, ни таких яблок.) А они потрясающи. Они одуряли. Они манили. Давно не видел таких крупных.
Луна сияла, а я лежал на диванчике и тускло обдумывал неудачу. И заснул. Я как-то и луну забыл.