Новый мир. № 9, 2003

Журнал Новый Мир

Двое из нас стояли, разинув варежки, а третий — это я — крепко держался руками за стол.

Припозднившиеся, начавшие стареть еще при коммуняках, мы, понятное дело, оказались вдруг сильно смущены. Имели свои белые пятна. Пробелы… В недомашнем сексе… Никогда не видели, как дверца открывается сама собой. Много чего не видели.

Конечно, время рвануло, и теперь мы наверстывали. Но наверстать — не значит догнать… Мы проигрывали и этому сопляку Вове. И его Алехандре. И тут уж ничего не поделаешь… Зато у нас взамен кое-что впереди. Зато какой плюс у нас в будущем! Имеется в виду отдаленное будущее. Нет же ни малейшего сомнения, что малогрешному (малогрешившему) нашему поколению зачтут на небесах. Уж точно в плюсах… Если бы еще не воровство!.. Вдоль и поперек по жизни.

Если бы не разного рода и качества воровство, большинство из нас, «совков»,

попало бы в рай легко. Мы просто созданы для рая… Вышколены… Большинство из нас, убежден, оказалось бы в раю сразу и прямым ходом, без проверки на дорогах. Даже без собеседования.

Онемели — а вертикальная маленькая дверца еще на чуть открылась. И ждала. (Тут и подумалось о рае. О пропуске в рай… Вот оно.) Мы смотрели. Онемели и смотрели. Мы даже слюну не глотали. Я же говорю: без собеседования. Золотые и серебряные медалисты!

Нам ударило в голову. Нам что-то там отшибло. Жаль, конечно, что ничего перед этим не выпили. Ни глотка… Хотелось же выпить, еще как хотелось! Но Виктор за нас боялся и загодя выпить не дал. Такой предусмотрительный. (Вино, мол, расслабит.)

А парень тут же джикнул молнией на своих блеклых джинсах, вынул и ей вставил. Прямо на наших глазах.

— Ну что? — сказал он.

Сделав три-четыре движения, он вернул эротическую картинку на место. Он ведь только демонстрировал. Напомнил. Возможно, он думал, что мы подзабыли. Он еще и еще глянул на нас: все ли понятно?.. Затем деловито кашлянул… И первоначальную картинку наконец убрал, распрямив девицу. Но юбчонку ей не опустил. Жопка так и сверкала.

Еще секунду они стояли рядом и спокойно ждали. И только тут, одернув юбку, она повернулась, и мы могли увидеть ее холодноглазое лицо.

— Нет. Пятьдесят это дорого, — еле выговорил Виктор Олегович Одинцов пересохшими губами.

Мы молчали. Мы дышали. (Мы слышали дыхание друг друга.)

Парень и девица направились к дверям:

— Идем-идем, Алехандра! Эти мудаки окаменели дня на четыре. Представляешь, какие у них сейчас члены!

В дверях он обернулся:

— Вам что — копеешных привести?

Виктор Одинцов покачнулся, удерживая равновесие. И вдруг оперся рукой о стол… Бледный, он, однако, повторил прежнее:

— Двадцать — потолок. Не дороже.

Парень хмыкнул:

— Ладно. Через часок… Но едва ли… Если получится такую найти — звякну.

Игорь Меламед

После многих вод…

Меламед Игорь Сунерович родился в 1961 году. Окончил Литинститут им. А. М. Горького. Автор двух лирических сборников — «Бессонница» (1994) и «В черном раю» (1998). Живет в Москве.

* * *

Квартира гостями полна. На матери платье в горошек. И взрослые делятся на хороших и очень хороших. Звон рюмок, всеобщий восторг. У папы дымит папироса. Вот этот уедет в Нью-Йорк, а тот попадет под колеса. Осенний сгущается мрак, кончаются тосты и шутки. И будет у этого рак, а та повредится в рассудке. И в комнате гасится свет. И тьмой покрываются лица. И тридцать немыслимых лет в прихожей прощание длится. Как длится оно и теперь, покуда, сутулы, плешивы, вы в нашу выходите дверь, и счастливы все вы, и живы.

* * *

Мне сладко ощутить тех дней очарованье: там каждый выходной который год подряд они к своим родным приходят мыться в ванне — отец мой, мать моя и маленький мой брат. И ясно вижу я, как ждут они трамвая, собрав свое белье и в сетку положив. И дядя Федя рад, им двери открывая, — семнадцать долгих лет еще он будет жив. И

Софа к ним спешит походкой косолапой, и тетя Муся им пижамы раздает. Там жарко, и отец, обмахиваясь шляпой, рассказывает свой еврейский анекдот. И вот они чисты, как и нельзя быть чище, как после многих вод, как после долгих бед. И омывает свет еврейское кладбище, где только Софы нет и брата Толи нет. И вновь они идут к вечернему трамваю, торопятся домой, белье свое неся. А я смотрю им вслед и глаз не отрываю, хотя на этот свет еще не родился.

* * *

Иоанн отвечает: мы ждем, — но глаза его сонной тоскою наливаются. А под Москвою снег течет вперемешку с дождем. И нельзя добудиться Петра — словно камни прижали ресницы. А во тьме подмосковной больницы я и сам в забытьи до утра. И в краю кривоногих олив Ты стоишь у меня в изголовье, смертный пот, перемешанный с кровью, на иссохшую землю пролив. Петр уснул, и уснул Иоанн. Дождь течет вперемешку со снегом. За Тобой не пойдут они следом — застилает глаза им дурман. И течет гефсиманская ночь. Ты один. И не в силах я тоже ни спасти Тебя, Господи Боже, ни бессонной любовью помочь.

* * *

Подойди ко мне, присядь на больничную кровать — я измучен и исколот. Неужели это — ты? Может быть, твои черты на окне рисует холод? Гость ночной, вернись назад в безмятежный райский сад, во блаженные селенья и у Бога моего иль у ангелов Его испроси мне исцеленья.

* * *

Глядишь с икон, со снежных смотришь туч, даруя жизнь, над смертью торжествуя. Но вновь и вновь — «Оставь меня, не мучь!» — Тебе в ночном отчаянье шепчу я. Прости за то, что я на эту роль не подхожу, что не готов терпеть я, — Ты сам страдал и что такое боль не позабыл за два тысячелетья. Прости за то, что в сердце пустота, за то, что я, как малодушный воин, хочу бежать от своего креста, Твоей пречистой жертвы недостоин.

* * *

Памяти Н. И. Б.

В своем углу ты всем бывала рада, во всех мужчин была ты влюблена. Тебе таскал я плитки шоколада и наливал дешевого вина. Прости меня за то, что обещанья не смог исполнить, и в холодный лоб не целовал тебя я на прощанье, и горсть земли на твой не бросил гроб. Быть может, там и вправду жизнь вторая, и брызжет свет из-под могильных роз, и для тебя раскрыты двери рая, — я ничего не вижу из-за слез.