Новый мир. Книга 2: Разлом. Часть вторая
Шрифт:
— Знаешь, что отличает меня от других, Сандерс? В чем я лучше всех во всем нашем Легионе? — Локи вопросительно поднял брови, но, не дожидаясь догадок из моих уст, ответил сам: — У меня феноменальная память. Очень хорошая. И даже она не в состоянии ее побороть. «Валькирия». Она может ее заглушить, размыть, смазать. Но не стереть. Такой вот я гений! Я помню намного больше, чем вы все вместе взятые. Помню многое из своего прошлого. Иногда воспоминания путаются с фантазиями и снами, как у всех. Но все равно я помню чертовски много. И очень много понимаю.
Я не прерывал своего молчания.
— Знаешь, каким человеком я был? До этого?
Локи засмеялся каким-то собственным воспоминаниям, легкомысленно махнув рукой.
— О, я был человеком-проблемой! Никто не мог совладать с моим нравом.
Локи долго хохотал после своих собственных слов, будто отмочил невероятно смешную шутку. Его совершенно не волновало, что уголки моих губ даже не тронул улыбка, что я не повел даже бровью. И лишь вдоволь нахохотавшись собственной шутке, он перевел на меня свой смеющийся взгляд.
— Но ты был не таким, Сандерс. О, нет! Ты был сложным человеком.
Я позволил ему рассмотреть себя внимательнее, словно любопытный экспонат в музее, и продолжить психоанализ.
— Многие из наших прежде были теми, кого называют «нормальными людьми». Или даже «хорошими м'aлыми». Скучными, приземленными людишками с однообразными унылыми мыслишками, смешными принципами и недалекими стремлениями. Они хотели денег. Повиновались собачьему инстинкту служить и исполнять перед кем-то долг. Хотели побольше адреналина. Либо им нравилось чувствовать свою важность и крохотную власть. Единственное, что отличало их от прочей серой массы — это чуть более развитые бойцовские навыки. Только из-за них они стали рекрутами Легиона. Пройдя через Грей-Айленд, они превратились в бездумные машины. Их убогое сознание растворилось в объятиях «Валькирии», никчемная личность стерлась. Теперь за их каменными лицами не стоит ничего. Они пусты и неживы, как каменные големы. Убивают, как заведенные, без чувств и эмоций. Они даже не способны оценить то, что делают. Увидеть в этом красоту или ужас. Ощутить сладость мести или горечь раскаяния. Но ты…
Локи привстал с камня и возбужденно заходил из стороны в сторону.
— О, я не раз замечал какое-то странное смятение в твоих глазах. Особенно в те минуты, когда эликсира в твоей крови становится меньше. Это такие вспышки из прошлого, да? Остатки старого воспитания!
Что-то всплыло в моей памяти при слове «воспитание». Странно, до боли знакомый мне человек с залысиной и плохим зрением. Тщедушный, интеллигентный, но с сильной волей и несгибаемым характером. Я вдруг ощутил желание поговорить с этим человеком. И в то же время страх. Страх из-за того, что увижу на его лице, если он увидит меня сейчас. Узнает о моих делах.
— Было время, когда ты привык считать себя хорошим парнем. Так ведь? Я видел на твоем лице следы отвращения. Неодобрения. Даже сегодня днем, когда я пристрелил того никчемного старика, которому ты стрельнул в ногу вместо того, чтобы убить. Пожалел это ничего не значащее, никчемное существо!
— Я исполнял приказ — захватить как можно больше целей живыми.
— Да ладно тебе, приятель, не оправдывайся! Я не осуждаю, наоборот, восхищаюсь. На Грей-Айленде ты принимал по девяносто грамм концентрата в день, больше любого из нас — и после этого твое сознание еще сопротивляется! Потрясающая сила духа! Так вот, этот твой поступок, капрал — это была самая настоящая жалость! Может быть, ты сам не замечаешь этого, но от меня это не укроется. Будь твой дух свободен от нашей
— Я никогда не предам Легион, — сухо молвил я, ни на секунду не дрогнув.
— Конечно, не предашь, — не стал спорить Локи. — Но дело в «Валькирии». И в других средствах, на которые тебя подсадили. Лишь их власть удерживает тебя от бунта.
Я не был склонен к напрасной жестикуляции, иначе пожал бы плечами. Какая разница, что мною движет?!
— Но это не все! — громко рассмеялся Локи, задорно хлопнув в ладоши. — Будь ты обыкновенным добрячком, эдаким наивным идиотом, которого силой заточили в стальную оболочку легионера, ты был бы мне совсем не интересен. Но в тебе есть кое-что еще. Когда ты бросаешься в бой, сквозь лед в твоих жилах пробивается огонь хорошо сдерживаемой ярости, азарта и воинского задора. Ты — прирожденный боец, Сандерс. А прирожденный боец не может не иметь чувства прекрасного, схожего с моим. О, у тебя оно есть! Ты хорошо знаешь, что такое упоение схваткой, когда победа или поражение висит на волоске, сердце рвется из груди от возбуждения, и даже боль перестает существовать. Знакома тебе и истинная ненависть. А значит, и сладость мести. Есть ведь люди, которых ты ненавидишь всей душой, да? Тебя на это не запрограммировали, это всегда было в тебе. Ты получил бы искреннее наслаждение от их смерти и страданий, напился бы ими, словно вином. Станешь отрицать?
Эти слова тоже разбередили что-то в глубинах моей души. Я видел старика с седой бородой, грозно кричащего что-то с телеэкрана, и восторженно вопящую толпу. Видел силуэт женщины, исчезающей во вспышке пламени. Ощущал дуновение холодного ветра на кладбище, тихий шепот от старого деревянного креста. Вспоминал огромного и злобного блондина с белой кожей и голубыми глазами, ощущение моих кулаков, врезающихся ему в морду. Затем был свист кнута, щекочущее покалывание в глубоких шрамах у меня на спине. Чей-то дикий крик, белесые волосы, дергающийся зрачок. Рыдающий человек, которого запихивают в цинковый гроб. Суровое лицо азиата, в груди которого бьется ледяное сердце. Очень похожего на кого-то. Смутные образы перемешались, слились во что-то единое… и растворились. Вместо них всплыли образы четкие и ясные, даже какие-то примитивно упрощенные, грубо выжженные на оболочке моего сознания во время ночных психотропных сеансов.
— Конечно, я ненавижу наших врагов. Врагов человеческой цивилизации. Врагов Содружества наций. Террористов. Анархистов. Бунтовщиков. Евразийский Союз, и всех, кого он поддерживает! — словно робот, пролаял я, уловив эти образы.
— О, это далеко не все, — хитро ухмыльнулся сержант. — Кроме машинной ненависти, на которую мы все запрограммированы, в тебе есть и личная. Тонкая, трепещущая, живая. На твоем лице все было написано! Какой роскошный букет чувств! В тебе так прекрасно сочетается Инь и Янь, Сандерс. Мне это нравится. Это на самом деле красиво.
Локи подошел ко мне вплотную, дерзко и дразняще улыбаясь прямо в лицо. Я оставался неподвижен.
— А теперь я хочу, чтобы ты выпустил свою истинную сущность на свободу.
Я угрюмо молчал.
— У тебя осталась еще одна резервная дозы. Прими ее. Целиком, — прошептал Локи совсем тихо, практически мне на ухо. — «Валькирия» поможет тебе встряхнуться.
— Я в норме, сержант. Я готов к бою, — спокойно ответил я.
— Ну уж нет. Ты будешь в норме, когда я скажу, Сандерс, — покачал головой Локи, тряхнув черными волосами с сединой. — Я хочу помочь тебе. И ты сам этого хочешь. Давай! Это приказ!
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем я с видимой неохотой, механическим движением достал из аптечки шприц, заряженный сорока миллиграммами концентрата. Мой мозг все еще был способен на расчеты: общее количества вещества в моем организме скоро достигнет сотни миллиграммов, двойного размера стандартной боевой дозы. Так много «Валькирии» в моей крови не было еще никогда, даже на Грей-Айленд. Когда шприц коснулся вены, я почувствовал, как меня охватывает вихрь, которому я не в силах противостоять. Контроль над сознанием исчез. Что-то вышло на свободу. Что-то, чего я всегда втайне боялся, что никогда не хотел выпускать.