Новый мир. Книга 4: Правда
Шрифт:
Глава 1
§ 1
Мне редко снились приятные сны. И этот не был исключением. Паршиво то, что в такие моменты ты не осознаешь, что спишь. Да, ты не можешь испытывать настоящей физической боли. Но чувства — как наяву.
Я будто снова оказался в заливе Таджура, на закате 16-го июля 2092-го. На спине застыл липкий пот от жары. На зубах захрустел песок. В ноздрях, чувствительность которых резко обострилась, как бывает после приема «Валькирии» — чувствовался запах соленой воды и дыма. Густой черный дым поднимался издалека, со стороны Обока — последней крупной военно-морской базы Евразийского Союза в Африке, где окопались остатки их 13-ой общевойсковой армии.
Больше 20 тысяч вражеских военных сгрудились на площади в пару
Командующий Корпусом морской пехоты Объединенных миротворческих сил Содружества, генерал-полковник Робертсон, оказался, по одной версии, принципиальным мужиком, по другой — карьеристом, слишком дорожащим своей репутацией, чтобы принимать непопулярные решения. Так или иначе, но он категорически отказывался штурмовать Обок в таких условиях, когда это было чревато гибелью тысяч гражданских — даже если ему придется написать рапорт и пойти под трибунал. А учитывая, что Робертсон имел медаль Почета за участие в освобождении Киншасы и был неоднократно представлен в СМИ как герой — сместить его с поста казалось не лучшим выходом. Однако был способ убедить его пойти на эту операцию — например, если в лагере произойдет бунт и евразийцы начнут убивать пленных. Учитывая, что эти бедолаги были одурманены излучением «Меланхолии», вероятность такого сценария близилась к нулю. Разве что если им кто-то слегка поможет. Кто-то, от чьих действий Робертсон и прочие чистюли в случае чего смогут потом откреститься.
Это была одна из первых моих миссий в звании капитана. Под моим началом был сборный отряд из двадцати опытных легионеров, каждый из которых прослужил не меньше года и имел за плечами бои — новичков на это задание не брали. Половина людей были экипированы под солдат Народно-освободительной армии Евразийского Союза, вторая — одеты как гражданские. Мой и еще четыре таких же отряда на пяти грузовых автомобилях должны были въехать в Обок с севера под видом одной из колонн 13-ой армии, которая вынуждена была повернуть назад из-за внезапно разразившейся бури. Этот день был выбран для операции именно из-за прогноза синоптиков — шквальный ветер поднялся на ровном месте буквально за пару минут, превратив спокойную прежде гладь Аденского залива в бурлящий ад и занеся дороги песком. У нас были автомобили таких же марок, как и те, что выехали из ворот базы за час до нашего приезда, с такими же номерными знаками. Специально обученные люди поработали над тем, чтобы радиосвязь с настоящей колонной была заглушена, а сами они в это время настроились на евразийские радиочастоты, готовые общаться с Обоком, используя сгенерированную компьютером точную копию голоса начальника колонны, записанного в процессе прослушки. Всех этих хитростей должно было быть достаточно, чтобы нас не расстреляли на подъездах и позволили подъехать к КПП. Ну а дальше… Дальше нужно было лишь стрелять, взрывать все вокруг и сеять хаос на базе, переполненной нервными, изголодавшимися и озлобленными людьми, одетыми так же, как мы. По возможности нужно было взорвать излучатель «Меланхолия». Но это было необязательно. Главное, чтобы чистоплюй Робертсон получил доклад от разведки начавшемся в лагере бунте и, скрепя сердце, отдал приказ о начале наступления.
Историки до сих пор свято убеждены, что 16-го июля 2092-го в Обоке случился бунт непокорных военнопленных. В честь них даже назвали сквер в отстроенной после войны Киншасе и поставили в нем памятник. В исторической версии тех событий есть доля правды. Бунт и впрямь начался — после того,
— N w`eish'eme hu'il'ai?! («Почему вы вернулись?!») — услышал я из-под брезентового навеса над кузовом подозрительный голос офицера на КПП, обратившегося к водителю ведущей машины, азиату, за миг до того, как чмокающий звук возвестил о выстреле из пистолета с глушителем.
— Давай, давай! — прикрикнул я на легионеров.
Брезентовый навес слетел прочь, я соскочил на асфальт, спокойный и сконцентрированный из-за дозы «Валькирии», готовый к смерти. Миг спустя я застрелил автоматчика на сторожевой вышке у ворот. Еще миг спустя — бросившуюся к нам сторожевую собаку. Увидел, как животина скулит, живописно зарывшись носом в песок. В уши ударил звук сирены. Чей-то голос захрипел и умолк в конце крика Jngb`ao! («Тревога!»). Затем все вокруг заволокла завеса дыма и слезоточивого газа, которые мы распылили, чтобы посеять еще большую панику. Дым прорезали лучи лазерных прицелов…
— Проснись, — услышал я не относящийся к этой реальности голос, и кто-то без лишних церемоний растормошил меня.
Я открыл глаза, и увидел над собой медленно плывущее облачное небо, раскрашенное в оранжевые краски рассветной зари. Понадобился всего один глубокий вдох, с которым легкие наполнил мерзлый солоноватый воздух, чтобы отголоски кошмара скрылись в глубинах подсознания. Мгновение спустя я уже почти не помнил, что мне снилось. Снова какой-то кошмар о войне. Ну и черт с ним.
Мерное дырчание лодочного мотора и качка напомнили о том, что я лежу на дне лодки. Камуфляжный бушлат, теплые штаны, валенки на ногах, шапка-ушанка на голове, флисовая бандана на лице и затемненные очки, похожие на лыжные, надвинутые на глаза — о том, что вокруг холодно и сыро. У руля небольшой лодчонки стоял невысокий азиат лет тридцати, одетый в теплую серую куртку с капюшоном, подбитым мехом. Он меня и растолкал.
— Сколько времени? — спросил я, потянувшись.
— Полчаса как рассвело, — ответил тот угрюмо.
Парня звали Ронин Хуай. Впервые мы с ним встретились больше пяти лет назад, в трущобах Южного гетто, где я неудачно пытался арестовать его, а он — столь же неудачно пытался применить на мне свои навыки карате. Ронин не пытался стать моим другом. Он всячески демонстрировал, что никогда бы не стал якшаться с таким, как я, не получи он такого приказа. Возможно, его яйца все еще хранили след от удара моим коленом. А может, не мог простить мне своих товарищей, Хаяла Махмудова и Девдаса Шастри, первый из которых был осужден на пятнадцать лет и не вышел даже на волне массовых амнистий в начале войны, а второй — погиб от рук других зэков в середине своего восьмилетнего срока, не выжив в жестоких тюремных реалиях.
Приподнявшись, я увидел за бортом мрачно-синие воды Пенжинской губы Охотского моря. Лодка уже входила в устье реки Пенжина. Уже можно было разглядеть контуры небольшого села Манилы, которое лежало на южном берегу реки. Маленькое селение окружали неприглядные камчатские пейзажи, которые и прежде были суровы, а через сорок лет после ядерно-вулканического Армагеддона, не пощадившего эту землю, стали и вовсе пустынными. Издалека можно было видеть в селе пару огоньков, похожих на костры, разведенные в железных бочках. Электричества здесь, видимо, не было.
— Там люди, — сказал я хриплым спросонья голосом, потерев замерзшие ладони одну о другую и подышав на них, чтобы отогреть.
Ронин лишь недовольно сощурился, мол, не болтай и предоставь это мне. Я надеялся, что он и впрямь знает, что делает. Мы находились в водах, которые Евразийский Союз причислял ко своим внутренним. Любой патруль, если они вообще бывают в этой глухомани, удаленной от ближайшего цивилизованного поселения на много сотен миль, имел полное право задержать нас или расстрелять на месте как нарушителей границы — и никакие мирные договора нас не спасли бы.