Новый стратегический союз. Россия и Европа перед вызовами XXI века: возможности «большой сделки»
Шрифт:
Уход из Евразии конструктивного лидера в лице США и выход Азиатско-Тихоокеанского региона на первый план в мировой политике и экономике диктуют России и Европе необходимость найти свое место в новой расстановке сил. Для того чтобы избежать собственной провинциализации, о вероятности наступления которой предупреждает в одной из последних работ французский политолог-международник Тома Гомар, ползучей маргинализации и превращения в смесь курорта, нефтяного резервуара и провинциального полигона новейших систем вооружений, России и странам Европейского союза потребуется принять сложные для себя решения. Вклад России здесь – ее физическое присутствие в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Вклад Европы – навыки и способности продвижения своих интересов на мировой арене.
Первый и важнейший вызов стабильности международной
Сформировавшаяся в годы холодной войны и сразу после нее стратегия Вашингтона по превращению и сохранению США в качестве единственной сверхдержавы не может быть подвергнута ревизии изнутри. Как и прежде, эта стратегия основана на доктрине морального лидерства. Вместе с тем она вступает во все большее противоречие с приобретением Америкой характера все более de facto «нормальной» державы, сочетающей во внешней политике протекционизм по отношению к собственной суверенной территории и экономике, с одной стороны, и экспансионизм в отношении внешних рынков – с другой.
Примерно так вели себя европейские империи прошлого. Это противоречие может стать причиной дальнейшего углубления раскола между США и остальным миром, при котором поддержание видимости дружественных отношений с отдельными странами и регионами потребует все большего количества отдельных политических и военных усилий. В долгосрочной перспективе неустойчивость такого типа союза с США поставит страны-партнеры перед выбором и необходимостью решительного шага по своей эмансипации.
Концепция американской исключительности и морального превосходства лежит в основе внешней политики США практически со времени их основания. Многие наблюдатели считают, что корни этого явления лежат гораздо глубже и основаны на сочетании мессианского мировосприятия первых переселенцев и протестантской основы американского общества. Сравнивая мировоззрение жителей Северной Америки и европейцев, французский философ Андре Зигфрид пишет:
«Пуританская демократия зиждется на обязанностях в неменьшей мере, чем на правах, в чем и состоит ее принципиальное отличие от индивидуалистических и негативных демократий латинского типа. Эта демократия (пуританская) является, таким образом, „элитной“ демократией моральной аристократии и миссионерского духа. Каждый американец – это евангелист, который не может оставить людей в покое и постоянно чувствует обязанность проповедовать с сознанием своего морального превосходства и долга обратить других в свою веру, очистить их и приблизить к моральному уровню американской элиты». [79]
79
Siegfried A. Les Etats-Unis d’aujourd’hui. Paris, A. Coling, 1927.
Именно «миссия США», представление о том, что благо для Америки является благом и для мира, составляет базу подсознательного, по определению Т. де Монбриаля, американского национализма, имеющего мало общего с классическим национализмом народов Старого Света. Этот национализм, что принципиально всегда отличало его от европейского или азиатского собратьев, имеет не этнический, а политико-религиозный характер. Политические свободы и невмешательство в судьбу стремящихся к собственной эмансипации народов со стороны великих держав – элементов структуры международных отношений того времени – легли в основу доктрины Монро, столь часто критикуемой в России и Европе. Не случайно, что в 1917 году президент-идеалист В. Вильсон на полном серьезе предлагал европейским странам-победителям применить принципы президента Монро в качестве доктрины для всего человечества.
Доктрина Монро, изобретателем и проводником принципов которой стала первая в мире состоявшаяся народная республика, впервые расколола международную систему. Она не создала в мире новую империю, опирающуюся
Историческое значение данного документа скорее в том, что он выводил некоторых из числа «слабых» из того поля, где им, по замечанию афинских послов времен Пелопонесской войны, «дозволяют сильные». В наши дни признанный патриарх американской внешнеполитической мысли и действия Генри Киссинджер подвергал сомнению само понятие «система международных отношений» и предполагал существование сразу нескольких (американской, евразийской, азиатской и т. д.) систем, взаимосвязи между элементами которых организованы на основе разных принципов.
А если нет единой системы, то нет и структуры – того способа, которым государства осуществляют связи между собой. Поэтому для многих в США проблема структурной стабильности, отсутствие которой сейчас лежит в основе невозможности решить большинство проблем глобального характера, не стоит в принципе и не может являться предметом озабоченности со стороны держав, способность которых к согласованию своих позиций – залог мира.
Свобода и самоопределение, лежавшие в основе организации американского общества и государства, стали не просто концептуальным видением, а инструкцией по практическим действиям, подкрепляемой убежденностью в том, что эти принципы вечны и самоценны. Майкл Манделбаум, преподаватель в Школе перспективных международных исследований при Университете Джона Гопкинса и один из виднейших представителей либерального лагеря американской политологии, пишет:
«Практически все президенты с момента провозглашения Соединенных Штатов были сторонниками идеи распространения американской формы правления за пределы США. Администрация Билла Клинтона осуществила несколько военных вмешательств под лозунгом установления демократии. Но ни в Сомали, ни на Гаити, ни в Боснии, ни в Косово демократия тоже не смогла пустить корни. Однако неудача Вашингтона в продвижении демократической модели не означала поражения демократии как таковой. Напротив, в последней четверти XX столетия эта форма правления пережила поразительный подъем.
В прошлом присущая лишь горстке богатых стран, демократия за короткий срок превратилась в самую популярную политическую систему в мире. В 1900-м демократиями являлись только десять стран, к середине века их число выросло до 30, и спустя 25 лет их количество не уменьшилось. А к 2005 году демократическую форму правления предпочли уже 119 из 190 государств мира». [80]
80
Манделбаум М. Демократия без Америки // Россия в глобальной политике. – 2007. – № 5.
Казалось, что наибольшего экстрима сочетание в американской внешней политике силы и свободы достигает после конца холодной войны. Вместе с тем к этому времени во внешнеполитической риторике США появляются новые слова и смыслы:
«Соединенные Штаты нередко называют „новой империей“. Здесь важно не смешивать такие понятия, как „империя“ и „империализм“. Первое подразумевает наличие правительства, которое в состоянии оказывать влияние на международные отношения и брать на себя ответственность. С этой точки зрения, я думаю, США действительно могут рассматривать себя как империю. Но мы не ставим перед собой цели проводить империалистическую политику экспансионизма и эксплуатации». [81]
81
Хаас Р. Эпоха бесполярного мира // Россия в глобальной политике. – 2008. – № 4.