Новый свет

Азаров Юрий Петрович

— Надо потихоньку лишать привилегий, — предложил вошедший Дятел. — Сначала комиссию распустить, а потом дыроколы спрятать.

— Дыроколы оставить, — сказал Шаров. — Не все сразу, а то опять наломаем дров. Нужно потихоньку эту демократию вышибать из мозгов.

— Может, усилить политико-массовую работу?

— Это хорошо, — сказал Шаров. — Но и это не главное.

— А что же?

— Закрыть надо все творческие мастерские, и прежде всего эти самые, художественные! От искусства все беды идут! В поле всех сволочей. В черный труд

поголовно! Траншеи рыть! Держаки пусть строгают, чтобы дурь вышла. Напильниками гайки хай обтачивают, чтобы мозги прочистились, — вот это и будет демократия, черт бы ее побрал!

— Что ж, чередовать творчество с репродуктивной деятельностью — это мысль, — Смола сказал.

— Никаких чередований! — заорал Шаров. — Без чередований! Один голый черный труд!

— Черный труд — это прекрасно. У нас его почти не осталось, но найдем, придумаем чего-нибудь, — это я поддакнул.

— Опять за свое! — расхохотался вдруг Шаров.

Я следил за Шаровым. Нет, не случайно так открыто рассмеялся Шаров, что-то созрело в его мудрой голове. Так оно и было.

— Пойдем! — сказал он.

Мы решили, что Шаров нас на конюшню приглашает. Нет, он направился в комнату актива. По пути крикнул Петровне:

— И вы с нами!

В комнате сидели двадцать человек и под руководством Семечкина осваивали новую партию дыроколов.

— Так, ребятки, — сказал Шаров. — Мы вас побеспокоим! Комната нам нужна эта. Некуда грязное белье складывать. А тут самый раз — место сухое, глуховатое.

— А как же дела? — спросил Семечкин.

— Придумаем что-нибудь, — успокоил директор и уже Петровне: — Сносите-ка всю рвань сюда, и побыстрее.

Когда белье, сношенные носки, чулки, кофты были сложены на ящиках с кружочками, Шаров сказал нам с Волковым:

— Вот и все. Конец демократии…

Я, должно быть, побелел. Шаров впился в меня своими глазами. Я взял его за руку и тихо, но напористо потащил к себе в кабинет. По пути я слагал речь. Обвинительную. Я все хотел вывалить ему. Когда мы вошли в кабинет, Шаров преобразился.

— Вы должны меня выслушать, — глухо проговорил я.

— Ох и надоел же ты мне со своими теориями! — рассмеялся он.

— Нет! — зарычал я. — Вы должны меня выслушать! Я думал, из меня речь польется плавная, аналитическая, а я всего лишь тихо промямлил:

— Без самоуправления я работать не смогу…

— Делай чего хочешь, — махнул рукой Шаров. На лице его была печаль, точно его кровно обидели.

14

Коля Почечкин шел после уроков с Эльбой в сторону заброшенного сарая. У входа Эльба остановилась, насторожилась и испуганно повела головой. Из сарая раздавались какие-то странные звуки. Коля тихонько пробрался вовнутрь сарая и увидел лежащего лицом вниз Славу Деревянко. Бывший вождь детей плакал. Он повернулся в сторону вошедших и со слезами на глазах заорал:

— А ну мотай отсюда!

— Не плачь, Слава! Не плачь! —

сказал Коля так жалобно, что Славе сразу легче стало. — Хочешь, я тебе конфету дам? Возьми, у меня еще есть.

Слава поднялся и сел.

— Тебя побили? — спросил Коля.

— Пусть только попробуют, — сказал Слава, и слеза величиной с горошину выкатилась из левого глаза. — Я все для них делал. Ничего не жалел. А они со мной как с последней собакой.

Эльба залаяла, точно была задета ее фамильная честь.

— Я убегу отсюда. Соберу немного денег на дорогу и уеду.

— Возьмешь меня с собой? — спросил Коля.

— Ты маленький, а мне уже скоро четырнадцать будет.

— Я уже не маленький. Я могу целую ночь не спать. Я и сегодня могу здесь переночевать.

— А что, правда, давай с тобой здесь заночуем.

— Давай. У меня здесь и тайна есть.

— Какая?

— А ты никому не расскажешь?

— Никому.

— Поклянись.

— Чтобы мне век свободы не видать.

— Поклянись по-настоящему, — сказал Коля. — Скажи: пусть лучше я умру, чем выдам тайну. Говори! Слава рассмеялся.

— Ну и не скажу тебе тайну.

— Хорошо. Пусть я умру сегодня же, если я выдам тайну.

— Неправильно. Не надо сегодня. А то получается так, что если сегодня не умрешь, то завтра уже не захочешь умирать. Понял?

— Понимаю, — улыбнулся Слава.

После состоявшейся клятвы Коля сказал:

— Здесь есть тайный ход в кладовые Каменюки.

— Иди ты!

— Правда. Только ты, наверное, не пролезешь… — Я не пролезу? У меня тело стало гибким, как лиан. Это Смола сказал.

Слава ухватился левой рукой за перекрытие и легко перекинул туловище через потолочную балку. Потом он повис на левой руке и, спрыгнув, похвалился:

— Видишь, у меня теперь левая рука длиннее правой, а у тебя, как и у всех нормальных несуперов, левая рука короче правой. И вообще левая сторона у всех хилая.

— У меня не хилая. Смотри. — И Коля выпятил грудь. Слава рассмеялся, но сказал уважительно:

— Крепкий ты. Ладно, показывай свой тайник. Коля направился в противоположный угол и стал отбрасывать какую-то рухлядь. Образовалась черная дыра.

— Лезь. Это тайник, — сказал Коля Почечкин.

— А ты уже был там?

— Конечно, был, — сказал Почечкин. — Ты что, боишься?

— Я боюсь! — Слава ухватился за края доски, и его тело опустилось в черноту. — Послушай, дна нет!

— А ты прыгай, — спокойно посоветовал Золотой мальчик. — Боишься!

— Я боюсь?! — взревел бывший вождь и отпустил доску.

Коля прислушался: ему казалось, что Слава Деревянко летел целую вечность. Наконец что-то хлюпнуло, из черноты потянуло сыростью.

— Скотина! — орал что есть мочи бывший вождь. — Здесь никакого хода нет. Здесь вода.

— Есть ход, — тихо и упрямо твердил свое Почечкин, впрочем, он не настаивал и даже сказал почти разгневанно: — А я почем знаю, есть там ход или нет?