Нож сновидений

Джордан Роберт

И тем не менее комната вполне соответствовала женщине, сидевшей напротив Певары и Джавиндры. Тсутама была поразительно красивой женщиной; волосы она убрала под изящную золотую сеточку, горло плотно охватывали крупные огневики, такие же самоцветы качались в ушах. Как всегда, она была одета в темно-красное шелковое платье, выгодно подчеркивающее ее роскошную грудь, шитый золотом узор в виде завитков, украшавший платье сегодня, делал ее наряд еще более впечатляющим. «Броская» – именно таким словом можно было охарактеризовать ее внешность. Не зная Тсутамы, вполне можно было подумать, будто своей одеждой она хочет привлечь к себе мужское внимание. Но чувство отвращения, какое Тсутама испытывала к мужчинам, она сделала всеобщим

достоянием задолго до того, как ее отправили в изгнание; она скорее взбесившемуся псу выкажет сострадание, чем какому-то мужчине.

В недавнем прошлом твердостью характера и непреклонностью Тсутама не уступала кузнечному молоту, однако, когда она вернулась в Башню, многие сочли ее надломленной тростинкой. Но заблуждались они недолго. Потом любой, проведя рядом с нею какое-то время, понимал, что ее бегающие глаза вовсе не признак нервозности. Изгнание и в самом деле изменило Тсутаму, но отнюдь не смягчило ее. Эти глаза принадлежали вышедшей на охоту кошке, высматривающей врагов или добычу. В остальном же выражение лица Тсутамы было даже не серьезным, а скорее застывшим, напоминая маску, по которой нельзя ничего понять. По крайней мере, если не вывести ее из себя настолько, чтобы она в открытую проявила свой гнев. Впрочем, даже и в гневе голос ее останется ровным и холодным, как сосулька. От подобного сочетания волей-неволей начнешь сам нервничать.

– Тем утром до меня дошли тревожные слухи о битве у Колодцев Дюмай, – отрывисто произнесла Тсутама. – И, проклятие, весьма тревожные и кровавые. – Теперь у нее вошло в привычку надолго умолкать, не вести разговора попусту и делать вдруг неожиданные высказывания. Вдобавок после изгнания ее язык стал заметно грубее. Одинокая ферма, куда ее сослали, должно быть, оставила у нее… яркие впечатления. – В том числе и тот, что три из погибших сестер принадлежали к нашей Айя. Что за бред сивой кобылы! – И все высказано тоном спокойнее некуда. Но ее взор, как кинжал, обвиняющее впился в собеседниц.

Певара бестрепетно выдержала этот взгляд. Любой брошенный Тсутамой взгляд будет казаться обвиняющим, и Певара, сколь бы ни была раздражена, очень хорошо знала: нельзя уступать давлению Верховной. Только дай слабину, и та накинется на жертву, точно сокол, стремительно налетевший на добычу. И поэтому сказала в ответ:

– Я не понимаю, почему Кэтрин не подчинилась твоим приказам и не промолчала о том, что знала, а ты не можешь поверить, что Тарна, по всей видимости, поставила под сомнение распоряжения Элайды. – Во всяком случае, не публично. Тарна скрывала свое отношение к Элайде с той же тщательностью, как кошка стережет мышиную норку. – Но сестры получают донесения от своих «глаз-и-ушей». Мы не можем сделать так, чтобы они не узнали о случившемся. Я удивлена, что об этом стало известно так поздно.

– Именно так, – добавила Джавиндра, разглаживая юбки. За исключением кольца Великого Змея, никаких драгоценных украшений нескладная женщина не носила, и на ее платье – такого темно-красного цвета, что оно казалось почти черным, – вышивки не было. – Рано или поздно, факты выйдут наружу, даже если мы до кровавых мозолей будем работать. – Она так плотно поджала губы, что казалось, будто что-то прикусила, тем не менее слова ее прозвучали едва ли не с удовлетворением. Что странно. При Элайде она-то чуть ли не ее ручной собачкой была.

Взор Тсутамы сосредоточился на Джавиндре, и не прошло и полминуты, как на щеках у той расцвел румянец. Вероятно, чтобы не смотреть в глаза Тсутаме, она отпила большой глоток чаю. Из чашки чеканного золота, с изображениями леопардов и оленя, разумеется принадлежащего Тсутаме, – та и в посуде оставалась верна себе. Верховная продолжала молча смотреть, но теперь Певара уже не могла сказать, куда – на Джавиндру или сквозь нее.

Когда Кэтрин явилась с известием, что в числе погибших у Колодцев Дюмай

была Галина, Тсутама заняла ее место, и ее возвышение было принято едва ли не с всеобщим одобрением. На посту Восседающей у нее сложилась очень хорошая репутация в Айя, по крайней мере до того, как оказалась вовлечена в отвратительные события, которые и привели ее к падению, и многие в Красной Айя считали, что наступившие времена требуют, дабы у руля встала Верховная как можно более решительная и твердая. После гибели Галины у Певары с плеч свалилась громадная тяжесть: подумать только, Верховная – и Приспешница Темного! Ужасно, невыносимо! Тем не менее в отношении Тсутамы она не чувствовала уверенности. Что-то в ней было теперь такое… дикое, необузданное. Нечто непредсказуемое. В совершенно здравом ли она рассудке? Но тогда тот же вопрос можно задать и в отношении всей Белой Башни. Сколько сестер ныне сохранили полностью здравый ум?

Словно бы прочитав мысли Певары, Тсутама перевела свой немигающий взгляд на нее. Он не заставил Певару ни вздрогнуть, ни покраснеть, как то происходило со многими, а не с одной Джавиндрой, но она поймала себя на мысли, что ей хочется, чтобы здесь оказалась еще и Духара, просто для того, чтобы Верховная разделила свои пронзительные взгляды между всеми тремя Восседающими. Певаре хотелось знать, куда подевалась Духара и почему ее нет в Башне, когда за стенами Тар Валона стоит лагерем армия мятежниц. Насколько было известно Певаре, больше недели назад Духара, никому не сказав ни слова, просто села на корабль, и похоже, никому не ведомо, отправилась она на север или на юг. В эти дни Певара с крайней подозрительностью относилась ко всем и к каждому и почти ко всему происходящему.

– Верховная, ты призвала нас сюда потому, что в том письме было нечто важное? – наконец промолвила Певара. Она c уверенным видом встретила кинжальный взгляд Тсутамы, однако у нее возникло желание тоже сделать глоток из своей чрезмерно разукрашенной чашки, причем лучше бы вместо чая там было вино. Она намеренно поставила чашку на узкий подлокотник кресла. Под взглядом Тсутамы у Певары возникло ощущение, будто у нее по коже ползают пауки.

Спустя несколько долгих мгновений Тсутама опустила взор на сложенное письмо, что лежало у нее на коленях. Только ее пальцы удерживали листок от того, чтобы он не свернулся в маленькую трубочку. Это была самая тонкая бумага, которую использовали при пересылке сообщений голубями, и с обратной стороны листа отчетливо просвечивали убористые чернильные строчки: буквы, как казалось, плотно покрывали весь лист.

– Письмо от Сашалле Андерли, – сказала Тсутама. При этом имени Певара вздрогнула от жалости и услышала какое-то бормотание – явно от Джавиндры. Бедная Сашалле. Впрочем, Тсутама продолжала, внешне ничем не выказывая к той сочувствия: – Проклятая женщина считает, что Галина спаслась, потому что письмо адресовано именно ей. Многое из написанного в сообщении просто подтверждает то, что нам и так известно из других источников, в том числе от Тувин. Но, не называя имен, она, вот проклятие, утверждает, что она «руководит большинством сестер, находящихся в городе Кайриэн».

– Как Сашалле может вообще руководить хоть кем-то из сестер? – Джавиндра покачала головой, всем своим видом не веря в подобную возможность. – Она, часом, не сошла с ума?

Певара хранила молчание. Ответ Тсутама даст, когда сама пожелает, и она вообще редко отвечает, когда у нее спрашиваешь. В доставленном ранее письме Тувин, также адресованном Галине, о Сашалле вообще не упоминалось, как и в двух других, но разумеется, затрагивать все, что связано с Сашалле, для нее должно быть крайне неприятно. Даже думать на эту тему все равно что есть гнилые сливы. Большинство строк писем были посвящены тому, чтобы возложить всю вину за прискорбные события всецело на Элайду, пусть о том и говорилось не впрямую, а намеками.