Нож великого летчика
Шрифт:
Я просто обязан был присутствовать при завершении сделки, такой важной для нас! И я рванул через зал.
– Ты куда?
– спросил меня попавшийся на моем пути официант.
– Отлить надо!..
– сквозь зубы процедил я.
– Не могу больше!
Официант насмешливо кивнул, и я устремился дальше. Возможно, он решил пропустить меня, как раз увидев, что я одет вполне прилично - явно, что не из мальчишек-торговцев и не из мелкой шпаны, крутившейся вокруг всех "толкучек".
Дверь я постарался открыть как можно тише - и пугливо заглянул, повернут Седой с Пучеглазым
Их не было видно. Туалет изгибался буквой "Г", и они стояли за углом этого "Г". Похоже, они примолкли на секунду, услышав, как скрипнула дверь, но я постарался войти как можно бесшумней, и они сразу же заговорили опять.
– Смотри, - это был одышливый голос Пучеглазого.
– Тот самый?
Я понял, что речь идет о ноже. Не увидеть, как он возвращается к нам, было свыше моих сил! Я на цыпочках прокрался вперед и выглянул из-за облицованного кафелем угла стены.
Седой внимательно рассматривал нож - наш нож!
– Да, - сказал он.
– Тот самый.
Он шагнул под самую лампу, внимательно изучая и рукоять, и футляр, и кожаные ножны с надписью.
Пучеглазый, вроде бы, спокойно выжидал, но что-то в его позе мне не понравилось. Он как-то выгнулся, насколько ему позволяло довольно увесистое пузо - а когда он выпрямился, в его руке блеснул другой нож!
– Седой!
– не своим голосом заорал я. Точнее, не заорал, а завизжал или пискнул изо всей силы.
Седой услышал - и вовремя обернулся. Нож Пучеглазого сверкнул в воздухе, но Седой успел уклониться, и нож лишь задел ему левую руку. Ответным ударом Седой взметнул нож Сент-Экзюпери - к счастью, нож был в ножнах, да и бил Седой рукоятью. Не знаю, осознанно или нет, но он не стал "пырять" Пучеглазого лезвием, иначе не избежать бы большой беды. А так, рукоять угодила Пучеглазому под подбородок, отправив его в глубокий нокдаун. Пучеглазый, охая и держась за челюсть, сидел на полу, окровавленный нож вылетел из его руки, он пытался перебирать ногами, чтобы отползти задом подальше от Седого, но у него не получалось.
– Ах ты, сволочь!
– сказал Седой. Сделал два шага к выходу, оглянулся и добавил.
– Добить бы тебя, да пачкаться неохота... Пошли!
– бросил он мне, убрав нож во внутренний карман пиджака, зажимая раненую руку другой рукой и быстро выходя из туалета.
Я засеменил на ним. Мне было дурно до тошноты. Согласитесь, такая сцена и взрослого "вздернула" бы, что уж говорить о мальчишке!
Седой быстро прошел через зал, вышел из пивбара и, даже не глянув в сторону Димки и Юрки, направился туда, где деревья были погуще и побезлюдней. Я двигался за ним как приклеенный, Юрка и Димка присоединились ко мне.
– Что случилось?
– стали спрашивать они шепотом.
Я только рукой махнул - мол, все потом, не до объяснений сейчас!
Седой отошел туда, где кусты были погуще, снял пиджак и стал осматривать рану. Мы его догнали, и мои друзья, ничего не знавшие, с ужасом глядели на разорванную рубаху и кровь.
– Молодец, крикун!
– сквозь зубы проговорил Седой.
– Если б не ты, эта сволочь мне бы точно между лопаток перо всадила!.. А теперь, есть
Носовые платки нашлись у меня и у Юрки. Седой плотно перетянул рану, которая, на рассмотрение, оказалась не очень большим порезом, потом внимательно изучил пиджак.
– Разрыв не очень большой, - сказал он.
– Главное - кровь замыть, а порвать пиджак я мог где угодно. Лишь бы следов не осталось, а то с кровью на пиджаке первая же ментура остановит.
– Так Москва-река, вон она!
– показал Димка.
– К ней и спустимся, - сказал Седой, проверяя свою повязку, сооруженную из наших носовых платков. Повязка сидела плотно, и рана, похоже, перестала кровоточить. Накинув пиджак на плечи так, чтобы не было заметно окровавленную светлую рубаху, Седой, насвистывая, направился к реке.
Мы нашли спуск к реке подальше от черного рынка - лестницу от парапета, последние ступени которой уходили в воду. Седой, аккуратно вынув драгоценный нож и положив его рядом, стал застирывать в проточной воде рукав пиджака. Надо сказать, Москва-река была в то время не такая грязная, как сейчас, поэтому в ней вполне можно было и одежду отмыть, и руки ополоснуть.
В прохладной проточной воде пиджак отмылся быстро и основательно. Седой поглядел на мокрый рукав, потом сощурился на жаркое весеннее солнце.
– Под таким солнцем за пять минут высохнет, если на камне расстелить, - сказал он.
– А как высохнет, так и домой рванем. Нам здесь больше делать нечего.
Он пошарил в кармане, вытащил свой кубинский горлодер и, перед тем, как закурить, лизнул папиросную бумагу.
– Сладкая, - сообщил он нам.
– Кубинцы делают папиросную бумагу из сахарного тростника.
Он закурил и расслабился, опершись локтями на верхнюю ступеньку и с блаженным видом созерцая реку.
– Вот так, пацаны, - сказал он после паузы.
– Чтоб я ещё раз в такое дело втравился...
– Как ты убедил Пучеглазого отдать тебе нож?
– спросил я.
– Пристыдил, можно сказать, - усмехнулся Седой.
– А впрочем, это уже и неважно. Главное, что нож у нас.
– А все-таки?..
– стали настаивать заинтригованные Юрка и Димка.
– Ну...
– Седой задумался, прикидывая, стоит нам что-нибудь рассказывать или нет. Может, он бы в итоге и решился нам рассказать - но не успел. Пиджак, подсыхавший на солнце, закрыла легкая тень, и мы, подняв головы, увидели, что на самом верху лестницы стоят два милиционера.
Седой бросил быстрый взгляд на нож, лежавший на широкой ступени, на самом виду, но было поздно.
– А вот и орудие преступления, - сказал один из милиционеров.
– И такое основательное, одно ношение лет на пяток потянет. Ну, что, убийца хренов, добровольно с нами пойдешь или крутить тебя заставишь?
– Сам пойду, - сказал Седой, вставая и надевая пиджак с ещё не до конца просохшим рукавом.
– Какой же он убийца?
– возмутился я.
– Это его самого убить хотели!
– А ты сиди!
– велел мне второй милиционер.
– Попросят тебя выступить - выступишь, а пока молчи в тряпочку! И, кстати, дайте сюда эту финку!